— Прости! Прости, любимая! — помню, произносил еле слышно я.
Вся спина была ее в крови, и ранение было смертельным. Пуля попала моей Джейн со стороны спины, где-то рядом с сердцем. И она, истекая кровью просто умирала. Но, умирала, почему-то долго. Что это было такое, я не мог тогда знать и понять. И со мной происходило, тоже, самое. Наша кровь, сливаясь в длинные ручьи без конца, текла из нас по лакированной из красного дерева палубе Арабеллы, впитываясь в нее и только частично смываясь в сам океан.
Что это было, я не знаю. С кровью уходила и жизнь. Но уходила очень медленно и крайне долго как в замедленном до предела кино.
Что-то происходило необычное и не совсем вероятное. И со мной и с моей Джейн. И даже самой яхтой Арабеллой.
Мы должны были уже погибнуть, но что-то тогда нас еще держало. Держало на этом свете. Что-то. Что-то необъяснимое и подводило к решающему финальному концу.
— Ничего, любимый — вдруг произнесла еле слышно она мне.
Джейн была все еще в сознании. Хоть и отключалась время от времени, как и я. И казалось, это будет длиться вечно и не закончится никогда.
Было, как сейчас помню, такое ощущение, хоть это все можно смело назвать бредовым ощущением будущего покойника утопленника, что за нами кто-то наблюдал со стороны и держал на этом свете.
Мы должны были давно уже быть мертвыми, но мы не умирали.
Я сейчас даже не могу, вспомнить сколько раз я приходил в себя и уходил из себя. И снова приходил. И так всю ночь до самого рассвета. В состоянии бесконечного повторения. Как на заевшей пластинке. И сигнал SOS! Приводил меня в сознание, и я видел ее смотрящие пристально и не моргающие, словно рассматривающие любимой глаза. Глаза какие-то уже не совсем, такие как раньше. Хоть и измученные пытками палачей, но уже какие-то другие. Не совсем, похожие на глаза моей Джейн. Словно на меня смотрела другая уже Джейн или другая женщина. Которой я не знаю. Такая же измученная и израненная, но совершенно иная. Из иного мира.
И снова, поцеловала меня, тогда в мокрые холодные, почти мертвые губы. Жадно и страстно. Я помню это до сих пор. Как и все, что было тогда со мной. И в этом поцелуе было столько любви!
И такое было уже ощущение, что это все уже не реальное и не настоящее. Какое то, придуманное, кем-то или чьим-то бредовым сознанием. Словно в каком-то очень реалистичном практически живом сне.
И я, чтобы эта возникшая иллюзия была правдоподобной, снова поцеловал свою умирающую Джейн. И, снова, уговаривал потерпеть немного, прекрасно понимая, что нам обоим конец. Но делал снова и снова это. А она смотрела на меня, своими черными измученными тоскливыми и печальными, но влюбленными глазами, опустив на мое плечо голову и прижавшись мокрой от воды холодной девичьей щекой.
— Сколько сейчас времени? — я, вдруг и снова, услышал из ее еле шевелящихся губ.
— Не знаю, любимая — прошептал я Джейн на ухо — Не знаю. Я не могу оторвать левую руку от лееров ограждения. Нас смоет в океан.
— Любимый — прошептала моя умирающая Джейн.
— Джейн, миленькая моя — произнес я, стараясь поддержать ее и отвлекая на себя — Я нашел твое вечернее платье.
Джейн улыбнулась и прижалась губами к моим губам.
— Они нашли его — я говорил моей умирающей смертельно раненой Джейн — Они бросили на нашу нашей любви твою в каюте постель. Я там видел и твои черные красивые туфли на полу. Там в твоей каюте. И магнитофон с кассетами. Эти гады, рассыпали их по всей там каюте.
Джейн смотрела на меня, не моргая, ледяным холодным уже мертвым взглядом любимой. Я не в силах был, теперь ни о чем думать. Я умирал тоже. И как ни странно, но не о смерти думал. А, думал, только о своей смотрящей на меня моей Джейн.
— Джейн — произнес ей я — Ты так и не одела для меня, то свое вечернее платье. И те туфли, миленькая моя Джейн.
Я все говорил и говорил. Еле произнося и выговаривая, все хуже свои слова немеющим малоподвижным языком. Прикусывая его и отключаясь от штормового холода — Не уходи от меня любимая. Не уходи.
Последняя агония
Любимая умирала, а я не переставал целовать ее избитое миленькое в синяках опухшее, черненькое от загара личико. Жалея и прижимая к себе правой слабеющей от потери крови рукой. Я сам умирал и не мог ей ничем уже помочь. Все, что мог, только успокаивать и целовать любимую.
Я ощущал, как текущая по палубе холодная штормовая вода стремилась, теперь утащить нас обоих в сам открытый океан. И держался левой рукой, как мог, не желая все еще сдаваться. Пока еще был в сознании, я сжимал на леерах бортового ограждения свои, пока еще живые, хоть и бесчувственные от потери крови пальцы. И прижимал мою умирающую лежащую на мне любимую мою женщину правой рукой. И не отпускал ее ни на минуту. Она тоже, держалась за ограждение левого борта, правой ослабевшей совсем и обессиленной своей рукой, обхватив мою шею левой рукой. Вцепившись женскими пальчиками и мертвой хваткой в мои мокрые волосы. И, прижималась ко мне из последних своих сил черненькой от загара смуглой щечкой к моей небритой колючей щеке.