У меня вдруг сильно заныла правая нога, и я начал ее ощущать. Как то неожиданно. Видимо, прошло сильное обезболивающее. Боль усиливалась вместе с осязанием. И я, затер как ненормальный свою правую ногу, закатав штанину до самой задницы. Я как сумасшедший затер ее обеими руками.
Доктор это увидел и понял, что мне становиться не по себе от нарастающей в ноге боли по моему виду.
Я не мог уняться от внутренней душевной боли. и она, просто разрывала меня. А тут еще нога стала оживать. И изводить меня ноющей жуткой мышечной болью. Появились, даже судороги, и ногу потянуло. И в голени, и в бедре. Я принялся лихорадочно растирать ее ладонями и пальцами обеих рук.
— Надо сделать еще раз обезболивающее — произнес теперешний мой корабельный лечащий личный врач — А, то боль, может оказаться непереносимой, пока ноги будут приходить в норму. И принять снотворное, то так и не уснете. Пейте и берите таблетку.
Он, снова, быстро повторил, протягивая таблетки и в стакане воду.
Я смотрел на свою, почти целиком голую мужскую оживающую правую ногу. Нога была совершенно белой, без какого-нибудь следа загара.
— Что за чертовщина, то такая — произнес я снова, глядя на свою правую начавшую приходить в себя с голой ступней мужскую ногу. Так до конца и, не понимая, и не веря в то, что со мной было.
— Джейн — произнес я тихо, глядя, куда-то перед собой в пустоту, сам себе и не видя перед собой ни кого. И видя ее перед своими в слезах глазами. Ее Джейн красивое загоревшее миленькое девичье лицо. Я видел ее те черные под изогнутыми дугой черными бровями девичьи гипнотической красоты черные как ночь или бездна океана глаза. Как сама тропическая на Тихом океане ночь с искорками отражающихся в них звезд. Глаза, смотрящие влюбленным взором на меня, своего единственного и преданного ночного любовника.
— Где же ты мой ангел хранитель? — произнес я самому себе, не обращая внимания на доктора и его медсестру по имени Мэри.
Мне сейчас казалось, что скорее это мир сплошная иллюзия, созданная моим воспаленным воображением мозга, и выдернувшим меня из настоящей реальности. Мне показалось, что я, просто потерялся в пространстве и во времени.
— Вернись ко мне, моя любовь — прошептал про себя я убитый горем и одиночеством. И принял от доктора Томаса Эндрюса протянутое мне снотворное и выпил его. И после нового укола отключился.
Когда я очнулся передо мной стоял доктор Томас Эндрюс и его корабельная медсестра по имени Мэри.
— Уже девять вечер — сказал судовой мой теперешний лечащий врач Томас Эндрюс — Вы крепко спали. И все скоро вернется на свои места и это то, что вы пережили, останется, лишь одним, возможно только горьким или счастливым воспоминанием — он продолжил — Вам, просто нужен отдых. Сейчас еще один укол обезболивающего, и снотворного все — он это вообще так произнес, как будто, между прочим. И подошедшая, тут же, его подручная медсестра Мэри, сделала мне инъекцию в плечо какого-то препарата, и стало, снова, более комфортнее.
— Утром вы будете уже на ногах — произнес доктор — И сможете прогуляться по нашему лайнеру — он, снова, протянул таблетки снотворного и стакан с водой.
— Не надо, доктор — произнес, успокоившись немного уже я — Я так, теперь постараюсь заснуть.
— Вот и отлично — сказал доктор Томас Эндрюс, убирая таблетки и воду — Вот и отлично.
И все ушли из этого кубрика. И я остался один, лежать, на своей больничной постели, крутя головой по сторонам. И рассматривая все вокруг. Все углы белого просторного помещения, где я был сейчас совершенно один. Несколько таких же больничного типа коек, как и моя. Тумбочки и светильники на каждой из них.
Доктор, выходя с медсестрами, выключил свет, и стало темно, лишь за закрытой дверью в коридоре между каютами горело дежурное освещение пассажирского этого спасшего меня судна. Там перестали быть слышны чьи-либо шаги. И наступила ночная тишина, как и сказал судовой врач.