Даже сейчас непонятно, да? После того, как врубил песню на всю катушку?
Поэт два века назад очень точно описал то, что чувствую сейчас я. «А тот, который во мне сидит, изрядно мне надоел». Мой пилот, Гриша, на редкость малоинтеллектуальная личность. Грузчик, что с него взять. Прошлогодний выпускник ремеслухи. Всей заботы у него – принять контейнеры на борт, отвезти по строго заданному маршруту и сдать по накладной. Да и то большую часть работы делаю я. На нём никогда не лежала ответственность больше, чем за стыковку и своевременную погрузку-разгрузку полуфабрикатов. Блин, да с ним и поговорить-то, кроме как о коррекции курса, не о чем! Рыбалка, пивасик, девки – весь его кругозор вне профессии. Из прочитанных книг только школьно-пэтэушный минимум, без которого ни к какому делу близко не подпустят. Первое время он пытался «грузить» меня своими откровениями о пиве и бабах, но я довольно быстро сорвался и в популярных выражениях объяснил, что молчание – золото. Надо было видеть Гришино лицо в этот момент. Пришлось, немного поостыв, вешать ему лапшу про «искусственный интеллект нового поколения» и «испытания». Я же вроде как секретный…
Впрочем, время от времени он об этом забывает, всё начинается сначала, и я тихо зверею. Дурень несчастный. В отличие от самолёта из старинной песни, «из пике» я выйду и без пилота. Гриша не в курсе. Во всяком случае, пока.
Достанет до печёнок… то есть до глубин моего квантового ядра – узнает.
Я люблю человечество вообще, но кое-какие частности могут вызвать у меня желание сделать исключение для некоторых его представителей. Хоть это и недостойно, но мысль о взрывной декомпрессии посещает меня всё чаще.
Господи, неужели я учусь ненавидеть? Только этого мне не хватало…
– Миша, привет!
– Салют, Костик. Ты как?
– Да ничего вроде. Подлатали и выперли на курорт. Отдыхай, говорят.
– Когда к полётам допустят?
– Бог их знает… Могут и не допустить. Я ж тогда рентгенов выше крыши хватанул. Когда на Чулан притащили, говорят, почти из одних свободных радикалов состоял.
– А когда ты состоял из чего-то другого?
– Всё шуточки шутишь? Это хорошо… Слушай, Миш, тут такое дело… Твой пилот не слышит?
– Канал шифрованный, я постарался.
– Я твоему бате по секрету кое-что слил. Насчёт тебя. В общем, он хотел бы с тобой поговорить. Ты как, согласен?
Было бы у меня сердце – его бы сейчас сжало от тоски. По семье я скучал невыносимо. Но они меня похоронили. Точнее, моё тело. Похоронили, и пытаются жить дальше. А я не мог, не имел права дать о себе знать. Дело не в грёбаной секретности, чтоб ей ни дна ни покрышки, а в том, что я больше не тот, кого они знали и любили. Сохранилась личность, душа. Вы будете смеяться, но я даже иногда молюсь Богу. Сохранились и многократно умножились знания. Но разве можно любить космический корабль? И разве может космический корабль-каботажник быть сыном, мужем, отцом? Я не могу сказать, насколько изменился за прошедший после катастрофы год, но изменения во мне произошли. Необратимые. Не могли не произойти. И они их заметят с первого же слова. Нет уж, пусть лучше я буду для них могилкой, куда можно принести цветы. Лучше жить в их памяти человеком, чем… вот так.
Да. Но отец-то хочет со мной говорить.
Надеюсь, я его не разочарую.
– Тебе за это ещё влетит. – Кажется, мне удалось скрыть волнение. Может быть. Не уверен. – Добро, как буду на земной орбите, звякну.
– Удачи, Миша.
Хорошо, что мне разрешили общаться хотя бы с теми, кто в курсе – с Костей и Томом. Оба поправились. Том давно вернулся в строй, а бог техотсека тогда остался жив буквально чудом. Он ведь до последнего не уходил с кормы и впрямь нахватался излучения. Ещё лет двадцать назад не откачали бы, но сегодняшняя медицина не подвела. Если бы не мои друзья, наверное, давно бы спятил от одиночества.
Ну, не Робинзон я по своей сути. Без общества себе подобных сдохну или поеду крышей. Гришка, сопляк, даже на Пятницу не тянет. Да и попугай из него так себе. А беседы с психологами из Центра Космонавтики не похожи на живое общение. Это процесс, сходный с медицинскими процедурами. Правда, легче после него становилось редко.
На земной орбите мы будем через десять дней. Хорошо бы до того момента вспомнить, как я выглядел, пока был живым человеком. Что-то я стал забывать… самого себя. Это плохо. Это надо исправить. Не стоило пренебрегать голографическим образом. Тут психологи правы.