— Если люди произошли от обезьян, то почему перестали? Ведь сейчас никто не происходит от обезьян?
— Теперь обезьяны проклинают людей и поэтому открестились от нас навеки, — отвечала я.
В три часа ночи какой-то кормодобытчик дважды стучался в окна, двери, зовя твою мать, а я спросонья прогнала его, потом оказалось, что договаривались о семечках… В этом богатом теплом краю мозги людей повсюду забиты комбикормами, «дертью», кавунами, семечками, которые надо натаскать центнерами, иначе они похудеют, с голода подохнут на одной зарплате!
Три раза ездила в Каховку в гости к твоим родственникам, ездили все мы к твоей сестренке Валентине на день рождения ее сыночка Андрюши, купили слона и танцующего зайца, с Валею мы обменялись серебряными кольцами на память, у них я пила домашнее виноградное вино, ледяное, что у меня затем першило горло. Мне больше всех понравилась твоя сестренка Валентина, толковая и добрая, самая душевная. Семья у нее хорошая, и мать твоя всем помогает, слава богу, что у нее есть такая славная дочь!
Затем я гостила у твоей родной тетки Софьи, у них своя машина, немного меня покатали, показали знаменитый памятник в Каховке, который ты мне прислал на открытке, Каховское море — Днепр, Вечный огонь, площадь Трудовой славы. Купила пятый том Тараса Григорьевича Шевченко: его Автобиография, Щоденник, Избранные письма — за счет какого-то сбежавшего подписчика из Каховки. Муж твоей тетки — крутой, вспыльчивый, прямой, въедливый русский мужлан заколебал, замучил спорами, противопоставляет интеллигенцию народу, придирается к каждому слову, но человек бывалый и очень интересный, крепко с ним сцепились и кое-как разнимала нас Софья, у них ночевала дважды, жаль, что нельзя описать эти споры, цензура не пропустит.
— Алтан Гэрэл — вы загадка для нас! — чешется он.
— А вы хотели разрезать меня, как помюдор на гарнир?
— «Не люби друга потаковщика, а люби встречни-ка», — отвечает.
Ну, что я еще видела из окон автобуса? Как кавуны лежат на полях да поливальные фрегаты «Волжанки», да канал, где утонул муж Лилии Ковальчук. Кстати, она подходила к нам и поздоровалась со мною, ее позолоченные пуговицы словно расплавлялись на солнце, а румяна таяли и жгли ей щеки, с толстых ногтей до половины ободрался маникюрный лак вишневого цвета, туфли носит, наверно, сорокового размера, если не больше. Трудно поднять такую красоту даже атлету, разве штангисту одолеть такой вес, а ведь баба — «самый цимес», около тридцати лет. Как странно, что ты, Мелентий, отказался на заправской «дунь-полечу» бабе жениться, когда она согласна была остаться ради тебя в Чикшино бухгалтером или поваром, а предпочел пустую переписку со мною, правда, сейчас переписка стала лютою, накалилась до белого каления! грозится войти в историю эпистолярного жанра, тем более весь отпуск я посвятила письмам к тебе да чтению одной-единственной книги «Курортник» Германа Гессе, которую специально взяла с собою в чемодане.
«Нет больного, который одним-единственным шагом, пусть даже шагнув через смерть, не мог бы обрести исцеления и вернуться к жизни. Нет такого грешника, который одним-единственным шагом, возможно даже через казнь, не мог бы очиститься и обрести божественность. И нет такого хмурого, сбившегося с пути и, казалось бы, пропащего человека, которого внезапное озарение не могло бы обновить и превратить в счастливое дитя…» — так пишет не какой-нибудь зажравшийся на курорте миллионер-буржуй, а лауреат Нобеля, апостол райской свободы духа! Вот какую истину нам с тобою надо усвоить, нести в сердце своем.
Самые последние новости — приезжает твоя бывшая теща за Неллечкою, получили телеграмму, а я уезжаю именно в этот день—18 октября — будем все прощаться, разъезжаться, зарезали кабанчика, вся родня налетела и мясо растащили, как стервятники, я ела почки, печень и студень, после у меня была страшная изжога от жирного, а до этого я питалась арбузами, виноградом и парным молоком. Мы все искупались в вашей баньке и сидим на лавочке симпатичные, Неллю я хорошенько расцеловала, пока она не замаралась, после баньки она просто прелесть! она нарисовала для тебя самых кудрявых на свете барашков с закрученными рогами, такие мелкие, рьяные, шипящие кудри не завьет поди ни одна химзавивка! Какой способный ребенок — твоя Гаврош, а на конкурсе детских рисунков за этих барашков дали бы приз, а теперь Неллечку увезет другая бабушка, говорят, медовая матерщинница. Погуляли сейчас с Нелькою по Слободе под шумным гудящим ветром, яростно срывающим еще сочные листья, какая шикарная расточительность природы! Село утопает в зелени, как курорт, для смягчения жуткого лая злющих, безумных псов, озверевших на цепи от блох, нежно цветут пышные лиловые георгины, как у меня на крепдешиновом платке, а Нелля почему-то называет их «англинами», шукаем мы с нею падающие красные яблоки в этом щедром благодатном краю. А ведь неизвестно, ступит ли еще когда моя нога в этот край? Сидим на лавочке, лузгаем кабачковые семечки, лицо и руки ласкает прощальный осенний загар. Какой чудесный, грустный, полно-прощальный день! Даже куры, гуси, пацюки и щенки подходили и обнюхивали меня на прощанье, и для полноты сердца Боське я помыла черные уши мылом «Элегия», аж блестят, как бархатные! а Гаврош поливала из черпака.
В этом мире никто не обещал мне высшего счастья, и только один несчастный заключенный, осужденный на двенадцать лет, полюбил меня роковою любовью и манит безграничным счастьем. Я не знаю, когда, как и чем он меня осчастливит навеки, но верю вещим сердцем, что Мелека Мелентий Семенович меня не обманет, что бы ни случилось, и я буду молиться всему святому на земле, чтобы сбылась эта высокая человеческая мечта.
Греческий мудрец Биант сказал: «Все мое ношу с собой».
В одном мы с тобою свободны — от груза материальных миров.
Гаврош целует все твои веснушки.
15 октября 1980 года
С южноукраинским приветом Алтан Гэрэл
До свидания, Архангельская Слобода!
Письмо 45
Приветствую тебя, Алтан Гэрэл, сегодня 19 октября 1980 года, воскресенье, живу под чарами золотой осени, избалованный частыми твоими отпускными письмами, а сегодня ты в дороге и начнутся у тебя гонки столичной суеты. Я учусь в ПТУ, но, к сожалению, у нас всего один-единственный учебник и очень прошу тебя, достань, пожалуйста, учебник Л. А. Невзорова и других авторов «Машинист башенного крана» — издательство «Высшая школа» и вышли книжною бандеролью на спец, часть или замполиту, будем благодарны.
Кто тебе наговорил, что я сам напросился на Север? Плюнь тому в морду и разотри грязным носком. Нас не спрашивают: «Милые люди! Есть ли желающие податься на Север? Выбирайте, пожалуйста, тюрьму по вкусу». Такое обращение к зэкам ты поищи в мировой фантастике, да и вряд ли там найдешь. На Севере нужна рабочая сила, приехали и отобрали по личным делам самых «ретивых» уголовников и приказали перед самым этапом, чтобы в течение 10 минут были со своими мешками на вахте. Тут и опомниться не успеешь, не дадут по-человечески помочиться перед дорогою, как через каждые две минуты прибегают и подгоняют чуть ли не палкою. А ведь живому человеку надо проститься с теми, с кем успел подружиться, делился куском черствого черного хлеба. На днях освободились сразу четверо, в том числе мой друг из Донецка, именно в этот день передавали песни Валентины Вишневской по Маяку. О, как плакали скрипки, пилили нежно сердце, и мне казалось, что я способен пойти на подвиг под звуки цыганской песни, способен начать жизнь заново. Как волновались друзья перед уходом, напарились березовым веником, намылись в бане, пришли румяные, лица сияют, сердца трепещут. Свобода — разве она не второе рожденье, рожденье со взрослым умом и волею, с новым взглядом на жизнь! Да, освобождение — это тоже своего рода день победы, победы над прошлым, над самим собою и бедами. А журнал «К новой жизни» я в глаза не видел, хотя он где-то выходит для нас, осужденных, большинство из нас и представления не имеет об этом журнале. Может, администрация им зачитывается до дыр или тираж у него мизерный?
Теперь о самом главном — о пресловутой ревности. Ты сама начала меня ревновать к Лилии Ковальчук, которая давно уже замужем. Ну, что я мог сделать, если мать привезла мне «невесту» в зону, навязала на шею, на этот буйный цимес все зэки пялят голодные глаза, возбуждаются, что мне — прятаться и бежать от нее? Но, увы! И понюшки не было, не дали длительную свиданку. Ты почему у нее там не спросила, когда она сама околачивалась вокруг тебя, что у нас с нею было? И теперь откровенно через цензуру и всю администрацию зоны спрашиваешь была ли у меня за три с половиною года заключения какая-нибудь женщина?! Да нет же, ей-богу! Поверь и перестань ревновать к Лилии-Шпобель, нашла соперницу…