Ну да ладно. «Какова Устинья, такова у нее и ботвинья».
Я никого кроме себя не виню.
17 декабря 1980 года Мать твоя Варвара
Письмо 49
Здравствуй, мой бесценный друг и дар небес Алтан Гэрэл!
1 января 1981 года и я счастлив в каждый Новогодний день, сердце мое полно обновлением и ожиданием свободы. Знаешь ли, что грешник любит женщину глубже, чем невинные мужья, он любит всем раскаяньем и муками сердца, стремленьем к солнцу святости, хотя оно светит в иногалактике. Учуяла ли ты это инстинктом?
Вчера вечером замполит вызвал меня на беседу сердечную, человек он душевный и окрылил меня морально, обещал ускорить получение книжной бандероли. Таблетки мела, что ты положила в конверте, изъяты, лекарства высылаются только через санчасть, но не велика потеря.
О, какое сказочное супружество я вижу в мечтах после смертельного сожительства с Алисою! Снится мне женитьба. В изоляторе я не был и всеми своими силами буду стараться не попасть туда. Не дай бог!
В этом году буду получать одну-единственную газету «Комсомолку» и один-единственный журнал «Сельская молодежь» — и все. Ты в курсе моих финансов, на лицевой счет у меня в месяц поступает не более 5–6 рублей. Вот почему я так мало выписал прессы.
Спрашиваешь, холодно ли? Зима нынче теплая. А вот в Новогоднюю ночь 1979 года было — 59° мороза, в городе Печоре за одну ночь замерзло 16 человек, в том числе две женщины, как шли обнявшись, так их и нашли мертвыми. Мой кент перебегал из барака в барак и нос отморозил, мы долго смеялись над его носом, ведь самое главное — золотой болт цел, а нос зарастет, не носом детей стругать. Но ты не беспокойся за меня, уральца.
Правда, в детстве на Урале я один раз обморозил все лицо, ночью зимою шел пешком тринадцать километров. А уши, нос, щеки обмораживал много раз, аж веснушки сошли, вытекли с отмороженным мясом. Мне с пятого класса по восьмой приходилось каждую неделю ходить пешком по тридцать километров. В детстве я испытывал на себе и холод и голод. Однажды пришлось есть озимую проросшую пшеницу, ел эту зелень, и сейчас помню — сладковатая, полубезвкусная, без запаха. В тот же день с братом двоюродным нашли одну стылую картошку малую, разделили и съели и сразу в теле почувствовали прилив жизни. Странно, что в Новогодний день с горечью вспомнил эти полкартошки. Здесь все мы прехудые, выпирают копчики. Да и парная баня вымывает наши кости. Кости наши становятся ломкими, кровь гибнет и дохнет, едва свертывается, раны заживают долго, гноятся.
Был у нас книжный ларек, купил пачку тетрадей, две пачки конвертов, три бутылочки чернил, трехцветную ручку. Это Новогодний подарок самому себе, чтобы всласть писать тебе письмена.
Милая, чем объяснить мне тот ноябрьский перерыв в нашей переписке? Да ничего со мною не произошло, я здоров, в изоляторе не сидел, ей-же-ей! Это ты позволяла себе почти год беспрерывно проверять меня в прямом смысле слова, однажды даже обозвала меня «пустым парнем» только за то, что я от нервной перегрузки начал вновь курить, и дошла до крайности: «Не пиши больше!» У меня есть тоже какое-то достоинство, а может, и упрямство, к тому же я растерялся, испугался и молчал почти месяц, переживал, сомневался, «гнал»… хотя мы с тобою забурились и ввысь и вглубь. Как я тогда беспокоился и ждал писем от тебя! Не знал куда деваться, смастерил перекладину, две самодельные штанги по 35 и 60 кг, приобрел гантели и ежедневно на тощий желудок с впалыми глазами тренировался. Вот где было «О, горе мне!». Бывало, не выдерживал и писал тебе длинные прощальные письма, но рвал в клочья и бросал на ветер! Часто вспоминал, как ты заплакала, когда мы вдвоем сидели в кабинете замполита, а я, олух царя небесного, растерялся и не знал, как быть, что сделать, чем утешить, а ты заплакала еще пуще, думала, что я — железный. Я не видел женщину три с половиною года, одичал страшно, мог бы и с ума сойти от этого. Скажу более того, что я тогда украдкою собирал твои очески, по одной волосине, всюду их высматривал, счищал все твои плечи и клал в карман, воровал твои носовые платки, но ты не замечала, не до платочков тебе было. Волосы твои шелковые, такие сладостно-вольные, не ведавшие мук завивки и крашения, я храню и целую, к платочкам припадаю от тоски и страсти.
Никогда тебе не писал о своих мечтах совместной жизни, чтобы не отчуждать тебя. Но мы по-прежнему не знаем друг друга, ибо никакая предельно искренняя переписка не вскроет глубин человеческого сердца. Не вмешиваюсь в твои дела и в работу, так как не вижу отсюда, не представляю до конца. А как служить тебе опорою из тюрьмы? Мужчина и в тюрьме должен оставаться мужчиною и служить опорою для матери и любимой.
Для начала я, как плотник, сам смастерю нам крепкие здоровые нары, чтобы не гнулись, не скрипели, прекрасную жесткую постель, новые столы и табуретки, может, раздобудем списанные шкафы и мебель. За свежим сосновым столом без всякой скатерти будем пировать с тобою консервами, порою даже стряпать сибирские пельмени — «ушки». Если ты, Алтан Гэрэл, почти до двадцати пяти лет бегала по стадионам, занималась всеми видами спорта, в том числе тянула женский марафон — 2 км — здоровье у тебя, как у степной кобылицы! прости за колоритное сравнение, но это так, выросла ты на молозиве овечьем, значит, можешь со мною наравне ходить в тайгу, собирать подножий корм, грибы, ягоды, будем сажать с тобою голубой картофель, рассыпчатый! а мать будет присылать сухофрукты для компота. Я придумаю способ, как сберечь тебя от комаров и мошкары, а зимою согрею от холода. Для закалки и разнообразия ты два-три года проживешь со мною в лесу, будешь длинными зимними вечерами вслух читать стихи и труды философов, а я, после работы каторжной, растянувшись на нарах и закрыв глаза, буду слушать всю эту мудрость и ежедневно биться над загадкою: КАК ЖИТЬ ДАЛЬШЕ? Может, это станет началом нашей совместной жизни, а дальше сама судьба поведет, подскажет… Ну, скажи честно, Алтан Гэрэл золотая, разве ты испугаешься лесной жизни в северной глуши? Ведь она не будет вечною, а мы молоды. Глядишь, на себе испытаешь романтику Севера не ради длинного рубля, а ради самой жизни в судьбы. А пока ты в Москве, жадно пользуйся всеми благами культуры, здесь же будешь ценнейшим специалистом: учителем, библиотекарем, журналистом, воспитателем… Но более всего ты смогла бы стать гениальным, уверен! — выдающимся адвокатом! Мне кажется, что не только преступникам, но всем простым смертным более всех нужны адвокаты…
К светлому Дню твоего рожденья дарю тебе твой собственный портрет. Он увеличен в натуральную величину и понравился всем, кто тебя видел в зоне и помнит. Я собственно «художничал» несколько месяцев на березовой доске, а теперь оцени саму себя через мои усилия… Целую тебя двадцать семь раз волшебно!
Письмо 50
Здравствуй, бесценная моя Алтанхан!
Сегодня 14 января, послезавтра День твоего рождения. Рад буду, если ты уже получила свой портрет, а сердцем и душою я всегда с тобою. Учусь отлично, только одну четверку получил по черчению от усталости, но исправлю на «5».
За полмесяца 1981 года я прочитал повести и рассказы Александра Фомича Вельтмана: «Эротида», «Ольга», «Иоланда», «Радой», «Карьера» и «Урсул»: «Любопытно мне знать твою жизнь».
«Зачем тебе знать? Знает про то бог. В его великой книге все записано… Сам я записал в нее и мое имя, и дела, и помышления, без допроса, без грозы и истязания… Придет время, Он скажет только: «На, читай — судись и казнись!..» Для меня пришло это время; и день, и ночь, и наяву, и во сне, все читаю я про себя и, со скрежетом зубов, подкладываю под себя огонь, вымещаю на душе и теле все дела воли моей. Сушу в костях мозг, кипячу кровь, вытягиваю жилы… О, зол человек! Он сам себе мститель!»
Приятная новость: сегодня отправили из нашей зоны десять человек в колонию поселения. Дай бог им вырваться затем на свободу. Эх! Завидую им белоснежной завистью, рад за всех, на прощание прочитал отрывок из «Урсула», горестно вздохнули.
Буду рад, если поедешь в Звенигород лечиться, не упускай это направление, собирайся шустро, как спортсменка, погуляешь в зимнем сосновом бору, подышишь, пожуешь хоть горькую канифоль вместо серы. Сразу же напишешь адрес санатория, буду тебе туда писать.
Из всего, что ты мне посылала, потерялась только одна книга, это стихи Гарсиа Лорки. Никогда не читал и не знаю цены этой потери, может, эта книга была лучшею, что ты отправляла и потому именно ее украли?
Получил от матери письмо. Два раза ей вызывали «скорую помощь», а болезнь свою скрывает. Труд у нее адский, работает без выходных и праздников, посадила она совхозное начальство на шею, и те никогда не дают ей подменную телятницу. Я иногда ей чуть-чуть помогал, эти взрослые крупные телята даже меня, буйвола, чуть не валили с ног, так они валят на пойло, руку сосут, кусают, могут пальцы оторвать. Телят с пяти утра до десяти вечера надо кормить, поить, ухаживать и только днем, когда их пасут, у матери бывает перерыв — приготовить себе обед, постираться. Я даже и подзабыл, пасут ли их летом? Может, ради привеса вообще перестали пасти, только и пичкают их комбикормами. Вот так матушка моя хочет заработать себе пенсию. Все старается для внучат, посылки Аленушке и Неллечке шлет к каждому празднику, пальтишки, платья, кофты, колготки, трусишки, ведь сейчас все одевают детей, словно на праздник! А баба Варвара с ног валится, инфаркты получает, жизни своей не жалеет, ишачит и ишачит ради нас. Совестно мне, но не отговоришь ее, писал и такое: «…учти, мать, доработаешься так, что найдут тебя павшею под копытами совхозных телят! А меня не отпустят проститься с тобою, ведь знаешь это…» Думаешь, помогло? Прочитает такое, улыбнется, даже обрадуется, что сын такую судьбу предсказывает ей, всем это перечитает, пойдет к соседям, покажет письмо, а после пойдет вкалывать пуще прежнего, с новою силою… А теперь мне пишет: «Боже мой! Мелешка, как ты можешь не рассчитывать на материнскую помощь на поселении? Здесь я заработаю пенсию и приеду к тебе на поселение подрабатывать и помогать». Вырастила такого Балду Разбалдуевича себе на гибель, чтобы горе мыкать на старости лет. Вина моя растет перед матерью, и нет мне прощения! И как горько, что ничем не смогу смыть свою вину перед нею. Тебе, Алтан Гэрэл, я посвящу всю мою жизнь без остатка до конца своих дней. Когда же наступит тот день высшего счастья, когда я сольюсь с тобою воедино?! Наступит ли он?