В сыновьях матери-земли (раса Антея) нет тайного формирующего огня, потому они непригодны для мужской инициации. Смерть для них — зловещая неизвестность, распад в ничто, в лучшем случае робкая надежда на милосердие высших сил. Классическая матриархальная метафора: «люди — листья». Сыновья матери децентрализованы, постоянно озабочены источниками жизненной энергии и живут по принципам: «иметь», «надо», «приобрести». Отсюда неизбежные апофтегмы: жизнь — борьба, жизнь — конкуренция, жизнь то да се… получается, жизнь от живого человека отделена. Децентрализация лишает индивида индивидуальности, он уже не есть нечто целостное, но часть «иного», и все необходимое вынужден заимствовать у этого «иного».
Бескрылый мужской эйдос более не в силах конкурировать с женской материей, она подавляет и препятствует развитию автономного мужского начала. В мужской душе умирают божественные эйдолоны Пана, Эроса, Гермеса. Так вырастают сыновья матери, «маменькины сынки», беспокойные, тщеславные, жадные, беспощадные и совершенно беспомощные вне сферы какого-либо авторитета. Если раньше поместья, виллы, дворцы, золото служили точками опоры танцующим ногам, в середине первого тысячелетия все превращается в самоцель. Из-за ярко выраженной децентрализации мужчины стараются избегать боли в стремлении к наслаждению. Резко увеличивается роль женщин в политике и семье, сакральная проституция заменяется «обычной», запрещенной языческим ритуалом. Удовольствие, радость, наслаждение превращаются в противоположность страдания, число дуальностей возрастает, раздробленность бытия катастрофична.
Иудео-христианство — религия социальная и матриархальная: мать и дитя, женские добродетели — отзывчивость, заботливость, милосердие — акцентированы чрезвычайно. Ситуация мужчины весьма негативна в непосредственной ассоциации библейского «змия» и фаллоса. Уже в первые века христианства монахи называли пенис «цепным псом», дьяволом, или «аггелом сатаны», которого надобно укрощать постом и терзанием плоти.
Задолго до Христа в средиземноморском языческом ареале патриархат провел свои последние грандиозные войны.
Пунические войны.
Они отличались продолжительностью и крайней жестокостью. От Полибия известно о так называемой «финикийской триаде». Когда в 146 году до нашей эры легионы Сципиона Африканского (Младшего) вошли в Карфаген, римляне поразились внутреннему убранству центрального храма: на алтаре возвышались три статуи: средняя — великая мать Баалтис — стояла спиной, выпятив зад и, улыбаясь, смотрела через плечо на зрителей опаловыми глазами; справа от нее Молох — на месте пениса меч при отсутствии тестикулов; слева бог золота Ваал — тестикулы при отсутствии пениса. «Тестикулы» — два кожаных мешка, наполненные золотыми монетами, пересыпанными пеплом принесенных в жертву мужских гениталий. Агрессивный матриархат: мужчина, вне своей природной роли, — «специалист», и только — либо солдат, либо купец.
Патриархальный Рим победил в Пунических войнах, но надолго ли? После Трои, убийства Агамемнона его супругой, убийства этой супруги ее сыном Орестом, матриархат очень четко о себе заявил. Эсхил поведал в «Орестейе» перипетии божественного суда над Орестом, который отомстил за отца. Эвмениды требовали жестокого наказания, Афина и Аполлон защищали обвиняемого, в сущности, мужское первоначало: главное — семя, а не сосуд, в коем оно произрастает. Нет, семя от земли, — возражают Эвмениды, — пенис играет незначительную роль плуга, дикой природе он вообще не нужен, девственная земля пронизана приапическими речными демонами.
Итак: с одной стороны, свободное, небесное мужское начало, источающее сперматические эйдосы, с другой — аутогенная великая мать, в водах которой функционирует оплодотворяющее семя.
Иудео-христианский миф о креации только по видимости патриархален. Да, мужчина создан первым, но, скорее, как эскиз, небрежный набросок. Вот как рассуждает Агриппа Неттесгеймский в любопытной книге «О превосходстве женского пола над мужским»: мужчина был сотворен, подобно зверям полевым, из обычной «глины», женщина из несравненно более качественной материи в парадизе. Женщина «продумана» лучше и лучше сложена, благодаря регулам из ее организма удаляется «дурная кровь». «Женщина, — заключает Агриппа, — дух духа, душа души, тело тела». (Ницше, не особый любитель женского пола, заметил в «Человеческом, слишком человеческом»: «Создав женщину, Бог показал свое мастерство; при виде мужчины понятно, какие трудности ему пришлось преодолеть».) В драме грехопадения мужчина также повел себя не лучшим образом: во-первых, послушался Еву, во-вторых… кусок плода застрял у него в горле (адамово яблоко), из-за чего выросла борода и не весьма красивые гениталии.
Итак, по крайней мере после грехопадения, мужчина утратил «первое место». В подлунном, «низшем» мире, меж двух великих матерей — Луной и Землей — он обречен на беспросветный матриархат. Вот что сказал Николай Кузанский в книге De conjecturis («О предположениях»): «В низшем мире неделимость вырождается в делимость: единство неделимой формы теряется в делимой природе… постоянство теряется в непостоянстве, бессмертие в смертности, акт в потенции, мужское начало в женском». Ряд подобных оппозиций легко продолжить: идея распадается в релятивизме, целое в аналитике, прекрасное в хаосе, индивид в социуме. Вывод: «небесное» теряется, распадается в «земном».
Эта вполне традиционная мысль проходит через схоластику и неоплатонизм. Стоики и неоплатоники выражают ее примерно так: после «смерти великого Пана» (атмосферы небесного божественного присутствия) Гея, мать-земля, осталась, так сказать, «вдовой»; ее оплодотворяет Луна мужской своей ипостасью (Лунус, Эндимион, «месяц»), Посейдон-Океанос, речные божества.
Все это степени последовательного распада эйдетической формы в материи (forma formante in materia). От неба к земле, от неделимости к делимости, от нечетности к четности, от мужчины к женщине, от одного универсального эквивалента к другому.
Бог и маммона — универсальные эквиваленты. Когда-то человеческая ценность определялась причастностью к Богу, ныне — причастностью к деньгам.
Таковы предварительные рассуждения к теме: рыцарь, рыцарский орден, Прекрасная Дама. Понятия трудные, ибо у нас нет, выражаясь словами Хайдеггера, «онтологического опыта» подобной эмоциональности. Здесь возможны только догадки, более или менее удачные предположения.
Новициат, ночная стража, удар или три удара эспадой по левому плечу, золотые шпоры — похоже ли это на воинскую инициацию вообще? И да, и нет. Скрывается ли в посвящении мистическая тайна? Направлен ли рыцарь на земные завоевания? Прекрасная Дама — кто она?
Квентин Дорвард, молодой шотландский воин, вздыхая по недостижимой красавице, графине Изабелле, думает: она никогда не станет моей, но я буду направлять по ней жизнь — так кормчий направляет путь по северной звезде. Здесь элемент «amar», мистической любви, но только элемент. Вальтер Скотт не допустил подобного бесцельного томления, симпатичный его герой в конце концов женился на Изабелле, обзавелся богатым поместьем и детьми.
От Вальтера Скотта иного ждать нечего, он позитивист, несмотря на романтические свои наклонности; вернее, Вальтер Скотт, человек современного духа, резко разделял имманентное от трансцендентного, проще говоря: эльфы, драу, потустороннее, мистическая любовь хороши на своих фантастических территориях, а жизнь… жизнь это борьба, деньги, поместья, дети и прочее. И тем не менее у великого автора есть пассажи поучительные.
В знаменитом романе «Айвенго» представлен рыцарь-тамплиер. Бриан де Буагильбер, участник Крестового похода, не очень-то привлекателен, несмотря на свою доблесть. Писатель не жаловал великий орден Тампль. Но поскольку нам этот орден по душе (иначе зачем издавать подобную книгу), любопытно обратить внимание на трагедию сэра Бриана. Он влюбился в черноокую Ревекку, дивной красоты еврейку, блистающую к тому же высокой моралью. Это романтическое conjunctum oppositorum возбудило дарование Генриха Маршнера (опера «Тамплиер и еврейка») и Эжена Делакруа (картина «Похищение Ревекки»), но дело в ином — в проблеме Прекрасной Дамы. Бриана де Буагильбера можно понять «по-человечески»: тем не менее он, посвященный рыцарь, преступно нарушил обеты, за что, в сущности, погиб.