– Чехиря щас бы чарочку, за чудесное избавление, да не одну, – пробасил Сидор, широко улыбаясь сквозь бороду густую.– Братушка, как величать то тебя? – спохватился Сидор,– Жинку мне спас, а имени не назвал.
– Стефаном звать, но привыкший к Степану, – чуть смутился спаситель, хмыкнул в усы с сажей от сгоревшей бани.
– Из заезжих чай, или родичи изголялись по пьяной лавочке, – пошутил Сидор, троица засмеялась.
– Из поляцких казаков мой род, можно казати – заезжие.
– Ну, так щас в кадушку липовую воды натаскаю, на кабыцке нашей воды нагрею, отмоем тебя, друже, и по чихирю то выпьем за знакомство, потом Марфушка нам своего узвару ягодного забродившего ещё подаст. Горлица, моя, пойдём в хату, – Сидор нес любимую, словно перышко лебединое.
Позабылось и быльем поросло то происшествие, сгорела и сгорела та баня, чего только и не бывает в жизни, целые хутора выгорали с полями сухотравья по весне. Только Сидор не забыл. Началась посевная, хутор притих в тяжкой работе. Марфа и мальчонку того подняла на ноги на счастье родителям. Стефан с Сидором за месяц сладили баню, по-новому, печь поставили из самана на две комнатки и каменку в помывочной. Во дворе по огромной смеси из земли, песка мелкого речного, золотистой соломы и навоза топтал по кругу конь сизый. Стефан лихо направлял лошадь, сидя без седла, в одних штанах, взбивая как тесты саман. Только и слышен был свист его залихватский на всю округу, да шуточки. А Сидор клал смесь в заготовленные березовые формы для кирпича. Банька получилась ладная, больше прежней, с двумя входами и пристройкой для сушки трав. И пол не как прежде, земляной, а глиной, с уклоном для воды, вымазан. В потолке продух для дыма. Соседи хитрыми лисами кружили, завистливо охали да ерничали. Лукерья, что через двор живет, так внучека подослала вопросы задавать, из чего и как та банька заморская делается. Стефан и передал, что на княжеский манер срублено. И отваром против нечисти приправлен саман , да сруб. Как нечистая душа подойдёт ближе – сразу кукарекать зачинает. Соседи от забора быстро отлипли, ходили мимо скоренько, только косились.
***
Пролетело лето нарядное, махнув зеленой косынкой листвы и золотой юбочкой ржи колосистой. Урожайное выдалось и богатое виноградом над навесами и ароматами земляники и малининника в лесу, уступив права осени рябиновой. К концу шла страда и сбор даров земли, начались на хуторе предсвадебные всполохи. Гриня невесту засватал. Румяную черноокую Настасью с соседнего хутора. Шибко красивая девица, хоть не из зажиточных. Все хаты и куреня скрипели от сплетен о Гришкиной занозе. И до Марфы слухи долетели с таким шумом, что перебили звонкий стук набиваемой Сидором косы.
– Не видать им счастья,– буркнула девушка, муж даже удивился её реакции.
– Что нахохлилась как соколица? Не хмурь мне сердце! Иль тебе дело есть до Гриньки, а? – исподлобья Сидор взглянул на жену. Положил точильный камень, сверкнувший слюдой в отблесках заходящего солнца, на перевёрнутый ваган. Обтерся полотенцем, обеими руками задержал у лица, вдохнул с наслаждением. Он так любил этот запах щелока и лаванды от стираного льна. – Голуба моя, держи при себе свои познания, не лезь без спросу! Поняла, чи шо?
– Поняла, – она покорно опустила глаза и прошла мимо по тропинке к новой бане с корзинкой свежих трав.
Гуд заслышался издалека, Марфа к забору подбежала, любопытно на невесту поглядеть. Впереди летела резвая тройка лошадей, голова к голове, разнося копытами пыль на всю округу и свадебный переполох. Невестушку везут. Выстрелы из винтовок и зычные крики дружков жениха разгоняли нечистую с прямой дороги. Тарантасы и брички в коврах пестрых, ленты вьются, под дугой у коней колокольчики песню звонкую бренчат. Гришка издалека Марфу завидел, юрузянам своим махнул кнутом в сторону девушки:
– Уберите гайдамачку енту, змею подколодную с пути – дороги!
– Уйди, шо гутарят тебе! – послушно нагайка взвизгнула в руке сопровождающего свадебный поезд. Марфа еле успела отскочить. Мжичка закрапала, брызнув мелкими слезами, стоявшие зеваки вдоль дороги заохали, заорали: "Ох, к счастью, к лучшей доли".
– Бррр, Гришка возглавлявший "храбрый поезд" на богато украшенном тарантасе неожиданно тормознул коней. – Шо там, гля, на дороге, Михась?– соседи зашептались.
Дружки, лихо размахивая шашками , срубая вдоль дороги под корень мясистый молочай, рванули вперёд. Из – под копыт коней в воздух взвились вихри пыли.
– Гей, поезд остановить треба, ворона туточки, звери какие подрали, чи орлам дорогу не уступила,– мужчины загоготали словно мерины. Михась, что ворону растерзанную обнаружил, поддел её саблей и откинул на обочину. – Лисы да псы бродяжные полакомятся, – показал рукой вперёд свадебной процессии, что путь свободен. Невеста перекрестилась, зашептала подружке, что к смерти то примета, не ехать бы. Та повернулась к повозке, где маменька невесты сидела. Мол, дорогой бы другой ехать. Гришка провел ладонью по пшеничным усами, нахлобучил глубже кубанку, ухмыльнулся, лихо выпрыгнул из повозки на свободного коня, украшенного лентами, и пришпорил гнедого: – Я отродясь своих путей не меняю, в бабское крапатанье не верю, – галопом пустил лошадь в обгон друзей. "Молодая" испуганно смотрела вслед, нервно поправляя на голове венок из ягод красной калины и полевых цветов. Храбрый поезд нерешительно тронулся вслед, поравнявшись с домом ведуньи, кони зафыркали и встали как вкопанные, прядя ушами. Марфа пожелала невестушке, чтоб пила она только с мужем чарку закурганную, а худшей доли не познала. Девушка кивнула. Подружка тут же шепнула что-то на ухо невесте, молодуха побелела и отпрянула. Кони ржали, били копытами, но с места не трогались.