Гришка еле остановил баб не добивать ведьму:
– Поучили, нехай знает. А то ж не бачила ни кого, в реку её, човеном поплывёт, може быть кудой и вынесет. Не берите греха на душу. Моя то заботушка и обида. Ни душегубьте, – Гришка отпихнул баб, проверил пеньковые верёвки на запястьях бедняжки. Запихнул для верности несколько речных камней, покрупнее, в мешковину на голове Марфы. Затянул узел на шее, пока бабы не смотрят.
⠀ Тело её рвануло с быстрым течением пенистой Безымянки, цепляясь какое- то время за остролистые камыши. А потом исчезло из виду учинителей правосудия. Ночь седая укрыла их под своим кровом, а река унесла тайну.
⠀Сидор хватился Марфу, когда уже коров с выпаса погнали пастухи. Колокольчики бренчали, оповещая о наступлении сумерек.
***
– Ох, девица, как приключилась эта беда с тобой? Что ж за злыдень мог такое свершить в человечьем облике с лепотой неземной? – старик в серой льняной рубахе на выпуск, перепоясанной веревкой из дикой крапивы, будто юноша удалой легко наклонился и твердой хваткой в руках подтащил девушку на берег. Марфа попыталась подняться, упираясь локтями в мелкий песок. Голова пошла кругом. Дикая усталость одолела все тело. Ледяной озноб до трясучки вывернул пустой желудок. Дедок только успел резво отскочить, бедняжка, хоть и соображала в тот миг с трудом, заметила эту небывалую резвость дремучего старца. Особенно удивили причудливые узоры, вышитые на рубахе. Ноги его были в чунях пенечных, которые уже век как не носил никто.
– Где я, старий?– Марфа плакала.
– В дивном месте, где давным – давно, туточки возле броду, святый Князь Игорь с войском своим схлестнулся на смерть с половцами Хана Кончака. Этот брод еще разбойнички заприметили, когда путь шелковый здесь кряж Донецкий обходил, и ватагами на караваны нападали. Бесчинствовали люто. Донцы своих петровским волостям не выдавали, вот всякий люд тут осел с тех еще времен. А я туточки живу, дед махнул тощей рукой в сторону сухонького дерева, борющегося со смертью у подножия белоснежной скалы.
У Марфы от ужаса глаза расширились. Где ее станица и где кряж? « Господи Боже, спаси и помилуй». Она набожно перекрестилась. Старик недобро покосился и молвил:
– Ты крест наложила, взаправду веришь, что человече – служка Божий? А я вот сам потомок Богов. Родная вера – земля матушка, где уродился. Бог – все живое вокруг. Я и ты, -он широко раскинул руки, подставляя лицо словно древний пергамент и седые космы налетевшему ветерку. – Вот и тебя реченька спасла, – он поклонился бегущей воде. – Вставай, земля силушки дасть на день грядущий, подымайся и пойдем, терем тебе свой высокий покажу, – усмехнулся беловласый старец в длинные усы.
Марфа подскочила с легкостью кошки и прытко побежала догонять дедка, который без малейшего усилия взбирался по горной тропке. Ввысь. К нежной перине из облаков.
***
Сидор распахнул окно в душный ночной сентябрь, повеяло из степи ковылем и полынью. Сверчковый лихой оркестр возвестил о ночи. Где-то на окраине хутора протяжно завывали псы под казачью свадебную. За чихирем и важной мужской беседой не заметили друзья, как полночи пролетело. Стефан своей здоровенной спиной прислонился к беленому глинобитному углу печки и потерся заскорузлыми мышцами.
– Ох, хорошо, Марфа то спит поди уж, – молодой здоровяк медленно распрямился, подымаясь со скамьи.
– Хороша ночка, зирок не счесть, – Сидор вглядывался в ежевичный небосвод, усеянный мерцающими песчинками. – Да, умаялась, седьмые сны видит, голуба, – довольный женой, он прикрыл резные ставни. – Шо, поспим иль порыбачим, самый клев под утро? Шо кажешь, Степушка?
– Я шо, я за любую кутерьму, акромя голодовки, – широкая добродушная улыбка Степана в смоляных усах была видна даже при свете лучины.
⠀ Мужчины взяли снасти, и на цыпочках, боясь разбудить хозяйку, пошли к Безымянке. В заводи с камышами можно и щучку выловить при должном терпении. Ночь тиха. Слышно, как стая карасей брюхом тину всполошила, учуяли распаренную перловку. Сидор в предвкушении удачного клёва потёр руки. Расставили в дремлющем камышином заборе жерлицы, желтоперая щука, почуяв опасность, сверкнула брюхом и тараном ушла на дно.
⠀ Неожиданно за зарослями тростникового аира, чуть поодаль, послышались чувственные стоны.
– То ж Анфиску нашу порют, не волновайся, – шепнул Сидор.
– Тьфу ты ж, нечистая, поблазнится всякое, то ли анчутка то ли гиена, – Степан хотел было засмеяться на всю округу, Сидор резко схватив его за шею, прижал к себе со всей дури. Знаком оторопевшему другу показал молчать.