Это был рождественский подарок от Сони и дока. Остаток каникул я провела, делая копии моих любимых произведений из коллекции миссис Гримальди.
Я открыла свой Sony Walkman и посмотрела, что за кассета в нем стоит. «Бетховен», – гласила аккуратная надпись. Я нажала кнопку «воспроизвести», и тут же у меня в ушах зазвучала Девятая симфония. Я перемотала к началу и нацепила наушники на Сэмюэля. Мне нравилось слушать музыку громко. Невозможно по достоинству оценить классику – перепады высоты, отдельные ноты, трели, – если не включишь ее на полную мощность и не позволишь ей завладеть твоим вниманием. Я включила воспроизведение и стала ждать, затаив дыхание.
Не знаю, почему для меня это было так важно. Я как будто открыла Сэмюэлю что-то очень личное. Мне необходимо было, чтобы он оценил и полюбил эту музыку. Его мнение много значило для меня. Я не знала, что буду делать, если он отвергнет дорогую для меня музыку. Это ведь все равно что отвергнуть меня саму! Если бы Сэмюэль сказал: «Ничего так» или «М-м, любопытно», возможно, это даже повлияло бы на мое мнение о нем. Осознав это, я тут же пожалела о своем порыве и попыталась сдернуть с него наушники. Я поняла, что не хочу знать его мнение.
Но Сэмюэль накрыл мои руки своими и отодвинул от себя. В его взгляде мелькнула какая-то ярость. Я опустила руки на колени и печально отвернулась к окну, дожидаясь, пока он дослушает до конца. Время от времени я косилась на Сэмюэля. Он смотрел в пол, придерживая наушники руками. Вся его поза выражала непонятное для меня напряжение. Музыка играла довольно громко, и я услышала, когда ода «К радости» подошла к концу. Я нажала кнопку «стоп», и Сэмюэль снял наушники.
– Как это называется? – спросил он. В его голосе звенели благоговейные нотки.
– Это Девятая симфония Бетховена, известная одой «К радости».
Сэмюэль посмотрел на меня с интересом, будто хотел узнать побольше. – Бетховен впервые услышал оду Шиллера «К радости» за тридцать лет до того, как написал к ней музыку, которая вошла в его Девятую симфонию – последнюю. К моменту, когда он ее закончил, Бетховен страдал от глухоты и болезни. На эту симфонию у него ушло десять лет. Тему радости он менял более двухсот раз, пока не добился нужного результата. – Я умолкла, не зная, стоит ли продолжать.
– Он был глухим? – изумился Сэмюэль.
– Да. Соня рассказывала мне, что Бетховен дирижировал во время премьеры симфонии в Вене и не услышал оваций публики. Одна из вокалисток развернула его, чтобы он увидел, как слушатели кричат и аплодируют. Во время репетиций он ложился на пол, чтобы чувствовать вибрацию звука.
– А откуда он знал, как все звучит? В смысле, как можно написать музыку, ничего не слыша? – ошеломленно произнес Сэмюэль.
– Наверное, она была у него внутри, – задумалась я. – В голове, в сердце. Полагаю, он чувствовал музыку, так что ему необязательно было физически слышать ее. – Я помедлила. – По словам Сони, многие великие композиторы, в том числе Бетховен, говорили, что музыка, которую они пишут, витает в воздухе. Она уже существует, нужно просто ее услышать. Большинству это недоступно. Мы можем только радоваться, что люди вроде Бетховена слышат музыку и записывают ее для нас.
– А ты слышишь? – спросил Сэмюэль, внимательно вглядываясь в меня.
– Не слышу… но я знаю, что она есть. – Я никогда не говорила об этом и теперь с трудом подбирала слова. – Иногда мне кажется: если бы мне не нужно было смотреть, чтобы видеть, – ведь могу же я чувствовать, не осязая, – тогда я бы смогла услышать эту музыку. Любовь, радость, печаль – они неосязаемы, но я все равно их чувствую. Мои глаза видят невероятную красоту, но иногда я думаю: вдруг то, что я вижу… мешает мне заглянуть дальше? Как будто видимая красота – это яркая шторка, отвлекающая меня от того, что за ней. Если бы я знала, как отодвинуть эту шторку, я бы нашла музыку. – Я вскинула руки от досады. – Не могу объяснить.
Сэмюэль медленно кивнул:
– Я невольно закрыл глаза, когда ты играла в церкви. И другие делали то же самое. Может, именно поэтому: мы пытались услышать то, что прячут от нас глаза.
Он понял. Мое сердце переполнилось. Внезапно мне захотелось крепко обнять Сэмюэля.
– Музыка витает в воздухе, – продолжил размышлять он, глядя в никуда и наморщив лоб. – Как нúльч’и.
– Что? – не поняла я.
– Нúльч’и. На языке навахо это означает «ветер»… но не только. Это священная сущность, обладающая особой силой. Моя бабушка говорит, что нúльч’и – это Святой Дух Ветра. Все живое общается с помощью нúльч’и. Поэтому он, этот Дух, всегда находится возле ушей динэ’, людей, и нашептывает им, что делать и как отличить добро от зла. Если человек не слушает советов, Дух его покидает. Нúльч’и не хочет оставаться с такими людьми. – Взгляд Сэмюэля вновь обратился на меня. – Моя бабушка верит, что нúльч’и входит в младенца с первым вздохом и сопровождает его по жизни.