У самой кромки воды герр Лаундрай.
— Признаться я верю тому что вы посланник небес вернувшийся в этот мир чтобы вести его путями истины во мне же вы найдете столп не рассуждения но дисциплины великая сила требует великого смирения испытайте меня испытайте я стану стальным крестоносцем не знающим снова для вас же святым Иоанном возлюбленным учеником смиренным и верным к вашим ногам положу свой Водород 12 и он обратит всех ныне живущих в истинную веру вы ведь понимаете все определяется порядком молекул — мы выстроим новый мир единый мир ведомый одним человеком — весь мир у ваших ног — представляете! Раем его назовем мы!
Надрывные сумбурные движения на краю темной стремнины.
— Докажи мне что ты это ты! Яви чудо! Пусть по воде словно посуху дойду я до берегов нейтральной Франции и тем же путем вернусь назад! Яви мне чудо!
Река объята туманом над самой водою бесшумно безмолвные птицы им твердью твердь их крыл а мне? А мне — неустрашимость. И невесомость мысли.
— А мокрые ноги? А волны?
Бесстрастность.
Забвение пределов.
Наша диспозиция: дезинтеграция и диссоциация.
Аксессуары иллюзорного мира. Свет. Золото Солнца. Тени деревьев а дальше на том берегу за ожившими водами маленькая темная фигурка. Чартерис!
Лаундрай выпучив глаза.
Оборачивается и машет рукой.
Чартерис сраженный наповал.
Выходит я прав!
Старому миру конец точнее старому Weltanschaunng[30]
конец это начало змея кусающая себя за хвост
церебральными несомый ветрами
я оказался на том берегу.
Лаундрай плачет
закрывает глаза
шатаясь несколько шагов в сторону
триумф видимого
Бормоча что-то совершенно бессвязное падает ему в ноги Слезы на глазах целует ноги целует снова и снова плачет поднимается и идет неверной походкой назад к мрачной своей крепости.
Анджелин скользя по мокрой глине на колени перед ним лежит на прибрежных камнях.
— О мой изгнанник любовь моя на грани мы с тобой любимый на тонкой острой грани.
— Анджелин, послушай — что все это может означать — либо я действительно ходил по водам либо мы свихнулись окончательно и занимаемся созерцанием собственных фантазмов.
— Да да любимый я давно хочу тебе это сказать ты совсем забыл об этой войне о ПХА-бомбах и о том что потом произошло со всеми нами мы ведь просто люди обычные люди любимый!
— Люди? А что с Сербией? Теперь никто ничего не знает наверняка. И что же? Плакать и скорбеть о Косово родном? Есть ведь и еще одна возможность — я могу ходить по водам и при этом быть безумным — верно?
— Мы уйдем отсюда, уйдем, я о тебе заботиться буду, милый. Если идти все время на юг, мы окажемся в Швейцарии — там воздух куда холодней и чище.
— Но кто я? Как мне понять? И потом — этот полицейский с Lungentorpedos может отвезти меня в свою столицу экскортировать чтобы я мог освободить их пробудить — теперь для этого достаточно и слова!
— Колин, это искушение, Колин! Неужели ты не видишь кого они боготворят?
— В приветственном жесте руку я подниму и сердца их затрепещут!
— Колин, перестань! Что с тобою, милый? Неужто ты ослеп?
— Я буду всюду — у всех на устах мое имя — Чартерис… Это касается только меня, женщина, — ты здесь ни при чем. Болен не я — больны они — я же исцеляю.
Он сел. Над рекою плыл туман кутавший их в дымчатую вуаль под землею же червем невидимым новое животное рыло тайный свой ход.
— Держись подальше от этих колесниц, Кол, прохлада Альп нас ждет — ты слышишь, Колин, — прохлада Альп!
Мне тоже есть что сказать пусть он не думает это все его давние амбиции — толпы марширующих фанатиков уж лучше быть последним идиотом это животное этот слизняк в белых одеждах как все это мерзко.
— Колин, все это кончится тем, что они тебя убьют!
— С чего ты взяла? Сколько раз тебе можно говорить — смотри шире!
— Я вижу больше чем ты думаешь! Люди всегда распинают своих спасителей — разве не так?
Плачет.
Чартерис. Смотрит удивленно.
— Лжехриста на крестах? Ты это имеешь в виду?
— Не хочу я больше об этом говорить, Колин, как ты не понимаешь… Мой отец — я тебе никогда о нем не говорила — был методистом и он считал, что люди распяли Спасителя потому, что их не было — было только их скопище. Ты понимаешь?
— Старого мира уже нет. Не осталось и камня на камне. Теперь все иначе.
Рассматривает дырявые свои башмаки.