Все правильно.
Еще один голос. «Они немы, они не мы там жили…» Рев моторов и цитры звуки, от которых сводят зубы, пухлые девицы кружатся в танце.
— Мне нужно многое, — хмыкнул в ответ.
Есть они не просили, одевались они во что придется, но паутинки крепли день ото дня. Все, что давалось им, меняли на драгоценный флюид, хранимый ими в канистрах и кастрюлях под сиденьями своих автомобилей, запас, эквивалент расстояния доступного — кто оставался без золотистого сего флюида, оставался позади, безнадежно отставал, вяз в пространстве убогих своих мыслей.
К вечеру рычащее стадо автомобилей двинулось к изъеденным временем стенам собора Sacre Coeur и городскому центру, где на каждом шпице сидело по недвижной игуане. Первым на красной «банши» ехал Учитель. Машину ему подарили его брюссельские ученики, на заднем же ее сиденье сидела скорбно Анджелин. Вослед за «банши», гикая, неистовое племя.
Так сознание его перевалило из одного дня в другой, незначительные флуктуации в руках, опять баранка, и это значит, что поток образов сливается в невыразимую реальность, теряющую себя ежесекундно, чтобы тут же обресть себя в чем-то ином или, быть может, в том же, это неизвестно, ибо все сливается, взаимопроникает. Так выглядят эти тенета, их слишком много, смыслом обладает лишь их целокупность, все прочее фрагмент, что в силу своей произвольности неприложим к реальному течению вещей. Приятный свежий бриз чужого внимания — странная компания около, инвалидки, негр лежит прямо на земле, а над ним белый в странном костюме делает с черным что-то совсем уж нехорошее, здесь же совершенно голый толстяк, череп выкрашен, пестрый, кричит зычное что-то, ликует.
Одновременно голый толстяк плывет по озеру огня.
Одновременно голый толстяк занимается любовью с нагою лысою куклой размером с человека.
Одновременно мы видим, что кукла эта Анджелин, поводит плечами.
Одновременно замечаем трещину, идущую через все лицо, из которой сыпется что-то, похожее на мел.
Однако. Он резко обернулся и посмотрел на Анджелин. Поймав испуганный его взгляд, она легко рукой плеча его коснулась — мать и дитя.
— Длинной линии нашей краткий отрезок и только.
Улыбается.
Река сама в себе втекая перерождений индолопоклонники безбрежность бытия и я.
Вереница лиц за окнами — немо но явно — надежда и голод.
Она говорит:
— Радуются так, словно это не дождь, словно это ты все начал.
Кассий, он тут же гневно взглянув на нее, господину:
— О, бапу, они любят тебя, бапу! Пока колесо вращается, они будут с тобою!
Дети Брюсселя впалые щеки в стаю собравшись волков бегут за машиной — ликуют одни другие глумятся мешают движению. Дерутся. Драка пожаром степным разом всюду в полумиле от Гран-Плас пробка дальше ехать некуда безумные толпы. Водилы в слезах но никто не поможет им вся полиция занята гоняет коров на немецкой границе.
В конце концов музыкантам из «Тонической кинематики» удалось выбраться из своих автомобилей и взгромоздить на крышу одного из них свою инфразвуковую установку.
Низкие частоты заставили толпу содрогнуться и вздрогнув она отшатнулась раздалась в стороны руки подняв умоляя выключить страшное это. Колонна благополучно добралась до Гран-Плас на ходу распевая песни безумствуя предвосхищая.
В Гран-Плас огромный пластиковый экран — пластиковые кубы перед зданием ратуши. Напротив возле Hotel de Ville[21] импровизированная трибуна платформа в центре которой восседает бронзоволикий Боурис. Туда же поднялся и Учитель.
Так они встретились двое великих и Бапу понимал что зычно ликовавший могуч и живуч необычайно великий травматург и ордопед. Народ возликовал с такою силой что им не оставалось ничего иного как его подбодрить. Гурджиев и компания. Мессия.
Студеный ветер откуда-то сверху, лепестки закружили. Гигантское полотнище полога напиталось водой колышется тяжело растяжки на сталагмитах шпилей. В лучах рассветного солнца сверкание вод небесных многотонное скопище дождинок. Грузно колышется и вдруг от края сверкающим водопадом неподалеку от «Тонической Кинематики» галактики ламп погасают. Несколько факелов и фонарик пока не вспыхивает костер сияющий конус пахнущий машинным маслом.
Морок Европы.
И снова драка поют с обеих сторон одна из машин уже на боку трибуна на колесах ораторов хищные роторы.
Цветные слайды все взгляды на экран повсюду огоньки риферов нервозность спадает распадается оттенки краски дельфтская голубизна мертвенная серость муаровый янтарь персидская бирюза синева глаз зелень авокадо желтизна желчи краснота крайней плоти топаз ослиной мочи арктическое сверкание чернота Китая пекинская лаванда зелень гангрены оливы синева синяков бледность пейота сероватый налет цивилизации.
Безумное скопище полчищ. Брюссельские хляби.
Последние надрывные аккорды. Блекнущие краски. И это уже утро. Низменные пространства изнемогших павших живым ковром все прочие — певцы танцоры дружелюбцы жмутся к темным закоулкам отчаяние тщится свое сокрыть ползут кто куда.
Тогда только Боурис тяжело сверзился с платформы в мирный расплав акватории и сказал ему Учитель слово:
— Ты — художник в лабиринты скитаний наших добро пожаловать! Во многомерности найдется место всем! Как этот фильм чудесен как верно передан дух все так — моя жизнь мои мысли невыразимость мироощущения спонтанцев!
И повернул к нему Боурис лысую свою голову и затряс рассветными щеками:
— Вы глупые godverdomme болваны-наркоманы вам кроме вашего собственного безумного мирка ничего не нужно вам наплевать на то что происходит вокруг вас! Ты говоришь что ты потрясен моим шедевром? Ха! Этот идиот эта скотина де Гран должен был привезти сюда коробки с фильмом но он скот совершенно забыл об этом! Мой шедевр мой «Пункт Игрек» так и остался там на студии! Его никто не видел потому что его здесь не показывали!
— Ну что ты! Его все видели! На этом самом экране все и происходило!
Боурис застонал.
— Бог его знает, что вы там видели — это могло быть чем угодно, но только это был не мой фильм! Все! Я себя заморю, я себя запорю, замурую, но я больше не буду снимать! О антисмерть!
Анджелин ехидно захихикала.
Чартерис схватил Боуриса за шиворот и показал на площадь омытую утренним серым светом на объятые пламенем янтарным покосившиеся башенки.
— Ты в трансмутацию не веришь в чудесное преображение! Твоя допотопная лира наконец-таки исполнилась огня! Все то что ты хотел овеществить осуществилось! Отныне ты мой запасной воспламенитель, Боурис, мой черный вихрь сметающий старье кружащий смерчем нас уносящий ввысь искусствоиспытатель!
Он засмеялся и запрыгал надеясь так взболтать осадок ночи.
Боурис размыв слезами мир захныкал:
— Ты глупопотам — твои несчастные приверженцы подожгли наш город! Всему конец! Мой бледный мой любимый город — он весь в огне! Bruxelles! Bruxelles!
Яд сочился через поры асфальта он жег его изнутри и Боурис вдруг увидел себя в огненном море он занимался любовью с лысою куклой Ангиной из трещины в лице ее ссыпались мысли. Он был куда забоуристее себя но был самим собой самим собою.
Он метнулся вовнутрь в каменное чрево ощерившееся черными клыками мраморных львов и тут же оказался в маленькой комнатке возле писсуара казуар понесся назад и приметив фигуру человечью за плечо схватил ее и простонал:
— Я страшно волен — страшно неизлечимо волен! Скорей всего сейчас он говорит с самим собою. Хотя кто
знает? Вполне возможно его здесь нет и никогда не было.
Чартерис здесь ни при чем. Всему причиной подлое кувейство Запад рухнул ему уже не встать не сбыться так и сгорит в огне собственных страстей.