— Ты как-нибудь расшифруй мне, что значит эта фраза, — сказал Клинок.
Она покачала головой, поправляя спутанные волосы, и слабо улыбнулась.
— Ну разве что как-нибудь, — сказала она. — А теперь иди спать.
— С радостью, — сказал Клинок. Он отполз в окоп, забрался в спальный мешок и в следующий же момент ощутил, что его трясут за лодыжку, а ее голос шепотом сообщает, что уже пять часов. Он полежал несколько секунд, удивляясь, куда же это подевался свет дня и почему усталость собачья никуда не делась.
Увидев улыбку Хаджриджи, он на мгновение почувствовал себя лучше, пока не оглядел окружающий мир. Впервые со дня прибытия в Сараево небо очистилось, и последние лучи оранжевого солнца освещали вершины на западе.
— Черт, — коротко высказался он.
— А я думаю, что это к лучшему, — сказала она.
— Зачем нам этот свет, у нас и так есть очки ночного видения, — сказал Клинок.
— Но у женщин нет. И, я думаю, будет легче забрать их отсюда, если видимость будет получше.
В ее высказывании был свой смысл.
— Может быть, ты и права, — согласился Клинок, — но мы так и не знаем, там ли они еще.
— Некоторые там, — сказала она. — Посмотри.
Он навел бинокль на спортзал. В сгущающихся сумерках горела пара уличных фонарей, и рядом с одним из них стоял... автобус.
— В автобусе приехали десять женщин, — сказала Хаджриджа. — Примерно час назад. С ними вышли двое мужчин и отвели их в зал.
— Неплохие новости, — сказал Клинок, чувствуя в то же время иронию этих слов.
— Да, — ответила она в том же тоне.
— О’кей, — сказал он. — Что тут можно придумать? Как лучше пробраться туда и как выбраться?
— Туда можно по реке, — сказала она. — А вот оттуда — мы не знаем, сколько там человек...
— В общем, нам нужен автобус, — завершил Клинок размышления. — И я согласен, что туда лучше по реке. Сколько, по-твоему, мы можем еще оставаться здесь?
— Минут тридцать? И совсем стемнеет.
— Да, и заодно посмотрим, как там освещается город, — сказал Клинок.
Следующие несколько минут они наблюдали в тишине.
— Ты женат? — спросила она.
— Нет, — сказал он. — Аты?
— Нет.
И тоща он задал вопрос, который давно хотел задать:
— А тот американский журналист Бэйли — он... больше, чем друг был?
— Ты хочешь знать, спала ли я с ним? — удивленно спросила она.
— Нет. Я имел в виду, не была ли ты влюблена в него?
— О нет. Но он мне нравился. Он... был, — поправилась она, — хороший человек. Ты знаешь, он ведь был такой целомудренный.
«Так спала она с ним или нет?» — задумался Клинок. Тогда он решил сменить тему разговора.
— Как же ты попала сюда? — спросил он. — Я имею в виду в армию?
— О, история совсем простая, — сказала она. — Я училась на журналистку. Но ведь важнее сражаться за то, во что веришь, чем писать об этом.
— Пожалуй.
— А вот мой приятель так не думает, — сказала она. — Он говорит, что участие женщин в этом — чистое безумие. А я ему говорю: «Да пошел ты!..»
— И он уходит? — спросил Клинок.
Хаджриджа засмеялась.
— Не знаю. Я его давно уже не видела. А в этом подразделении я оказалась потому, что увидела, как детей подстреливают, и решила сражаться с ублюдками, которые занимаются этим.
— А мужчины нормально к этому относятся?
Она скривилась.
— Поначалу нет. Но постепенно они поняли, что я могу также бегать, как они, также выдерживать походы, а стреляю даже получше некоторых из них. И теперь они кое-что поняли. В общем, они относятся ко мне, как к сыну полка, — добавила она саркастически.
Клинок не мог всерьез отнестись к подобному заявлению. Может быть, она и не лучший солдат среди них, но какой же из нее сын полка?
А в полумиле от наблюдательного пункта Дохерти размышлял над проблемой, почему чем старше человек и чем больше он вроде бы нуждается в отдыхе, засыпать все труднее? Вся эта молодежь вокруг него, не тратя лишнюю энергию на разговоры, спала, как детвора.
Ему хотелось верить, что он не ошибся, отправив Клинка с этой женщиной. Знали они или нет, но между ними уже что-то заваривалось, а он всегда мгновенно ощущал эти романтические прихоти судьбы. Оправдывая себя, Дохерти надеялся, что дело не в той приманке, которую он положил на их пути.
В солдатском деле частенько приходится быть и просто существом человеческим, но что-то было в этой войне и в этой операции, что не позволяло ему тесно объединять внутри себя две эти ипостаси. Если человеческое существо в тебе ослабит солдата, плохо дело.