— Да он самый здравомыслящий человек во всей Боснии, — сказал Дохерти, — хотя само по себе это ни о чем не говорит.
— И он руководит успешно сражающейся маленькой армией? — спросил Дэвис.
Дохерти усмехнулся.
— А ты как думал?
Три дня спустя Дохерти вернулся в Херефорд, чтобы присутствовать на заупокойной службе по капралу Дамьену Робсону. Присутствовали многие из тех, с кем довелось служить вместе, включая Криса и Клинка. Из Гонконга прилетел и Джосс Винвуд, выводивший группу из Колумбии четыре года назад.
Из Сазерленда приехали многочисленные родственники, и после службы Дохерти и Барни Дэвис провели их с экскурсией по казармам Стирлинг-Лайнз. Большинство из них обозревали окружающее широко раскрытыми от изумления глазами, словно не веря, что их родственник жил и служил здесь последние семь лет. Из разговоров с ними Дохерти понял, что для них Дама, хоть и любимый всеми, представлял еще более таинственную фигуру, чем для товарищей по САС.
На следующий день после службы Крис Мартинсон уехал в Черные горы. С собой у него были бинокль и книга, но в этот день сердце у него не лежало к наблюдениям. Даже появление кречета вызвало лишь короткую вспышку радости.
Всю последнюю неделю он провел в размышлениях, пытаясь понять смысл своей жизни в настоящем и будущем. Гибель Дамы не потрясла его — что ж удивляться гибели солдата? — но кое-что из увиденного в Боснии продолжало стоять перед глазами. Начиная с госпиталя в Сараеве и кончая лицами детей, которых они вывезли из Завика и оставили в полной безопасности в Сплите.
Ему уже перевалило за тридцать, и он был почти убежден в том, что пришла пора менять образ жизни. Практикуясь во многих странах «третьего мира», он достаточно овладел искусством медицины и продолжал совершенствоваться.
Крис не знал как и почему, но пребывание в Боснии нарушило его душевное равновесие. Вспоминая о тех днях, он чувствовал себя более удовлетворенным тем, что помогал детям, а не тем, что убивал дурных людей. Он не хотел прятаться от этого мира. Более того, он хотел жить в нем.
Он посмотрел вверх, на стремительно несущиеся по валлийскому небу серые тучи, и подумал о жизни птиц в Индии. Или Африке. Или в любом другом месте, где он мог оказаться полезным.
У Клинка тоже было ощущение, что жизнь его дошла до перекрестка, и на этот раз до счастливого. Он все никак не мог поверить, что Хаджриджа приехала с ним в Англию и что в последовавшие затем дни они могли быть так счастливы.
Он понимал, что всему этому он обязан долгому ожиданию в Сплите. Если бы она там не читала английские газеты и не приходила в ярость по поводу написанного в них о войне в ее родной стране, она бы с ним не поехала.
— Почему бы тебе в таком случае не вернуться к журналистике? — предложил Дохерти.
— Поехали с нами в Англию, и пиши там себе и печатай правду об этом.
Может быть, ей действительно нужен был предлог, но, как бы там ни было, она поехала, и они устроили нечто вроде четырехдневного медового месяца в гостинице Херефорда, выходя из номера только затем, чтобы поесть, выпить и прогуляться, а потом заниматься по возвращении любовью, болтать и снова заниматься любовью.
Клинок еще никогда не чувствовал себя таким счастливым, и единственным облачком, омрачавшим его счастье, было легкое, но неотвязное чувство вины. «Неужели хорошее, — спрашивал он сам себя, — может произрастать из плохого?»
Примерно через неделю после этого Дэвид Оуэн и Сайрус Вэнс выступили с планом установления мира в Боснии, который подразумевал разделение этой страны на десять полуавтономных, основанных на этническом признаке округов. Центральное же правительство, оставаясь в наличии, тем не менее не должно было обладать серьезной реальной властью в этих округах.
Джон и Нена Рив услыхали эту новость, сидя за кухонным столом у радиоприемника.
— Может быть, это означает мир, — сказал Рив.
Нена не согласилась, но вслух не высказалась. Когда дело касалось политики, Рив всегда проявлял просто детскую наивность.
Они жили в доме ее родителей, но, несмотря на родительское неодобрение, спали порознь. Постепенно она рассказала всю историю о том, что с ней произошло, причем скорее для того, чтобы выговориться самой, чем дать послушать ему.