Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног,
Нам не надо златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог!
Он пел, притопывая ногами. Глаза его задорно, по-мальчишески блестели. Косте казалось, что отец начнет сейчас прыгать по комнате.
Аничиха снова схватилась за голову.
– Да ну тебя, Тимофей... Ведь он же царь всея Руси! – испуганно шептала она. – Как же это его, батюшку, сбросили?
– А вот так! – отец опустился на табурет, оторвал от валенка кусок истрепанной подошвы и бросил в таз, в котором размачивал кожу. – Вот так! – повторил он гневно, – Взяли и сбросили! Стало быть, народ сильнее царя!
Аничиха всплеснула руками, всхлипнула:
– Кто же Россией-то будет править, Тимофей? Кто?
– Сами будем! – строго сказал отец. – Сами! Трудовой народ!
– Да ты что! Рехнулся?! – изумленно пробормотала Аничиха. – Мы ж не умеем.
– Научимся! – властно отрезал отец и вонзил в валенок сверкнувшее шило.
– Ой, господи! – застонала Аничиха, крестя свой беззубый рот.
Она заправила под платок выбившиеся на лоб и виски редкие седые волосы и, не прощаясь, открыла дверь худеньким плечом.
– Папа, что такое царский чертог? – спросил Костя.
Но отцу было не до Кости. Тимофей Ефимович снял с себя сшитый из мешка фартук; в железную коробку, где хранились сапожные гвозди, кинул шило, в непочиненный валенок воткнул иголку и начал поспешно одеваться.
Костя решил сбегать к Шурке Лежанкину. Надо о многом поговорить. Произошло что-то не очень понятное... Отец радуется, а бабушка Аничиха испугалась. Интересно бы посмотреть, как сбрасывали царя-батюшку. А куда его сбрасывали и откуда? И что такое царский чертог? Пароход, что ли?..
На печке лежали старые отцовские валенки, подшитые толстой кошмой. Костя надел их и зашаркал к двери, не сгибая колен. У порога снял с гвоздя шапку и пальто...
На следующий день на станции собралось много народа. Высоко в небе светило солнышко. На перроне и путях таял потемневший снег, с крыши вокзала звонко падали капли. Машинист Храпчук вскинул красное знамя. Ветер трепал уже не новое, но все же яркое полотнище.
Все старались протиснуться к Храпчуку, разглядеть знамя. Такого в поселке еще никто, пожалуй, не видел. Ежегодно в день коронации царя и на пасху многие жители вывешивали флаги, сшитые из трех полос: белой, синей и красной. А этот весь красный. Костин отец объяснял толпившимся, что это знамя есть кровь народная, поэтому оно и красное.
Окружившие Храпчука видели: поседевший машинист нет-нет да и смахнет шерстяной перчаткой слезинки, катившиеся по морщинистым щекам. Многие думали, что это ветер режет старческие глаза. А он, Храпчук, утирал слезы потому, что над ним снова развевалось красное знамя, которое побывало в его руках ещё двенадцать лет назад...
В 1905 году Николай Храпчук состоял в боевой дружине. Дружина имела винтовки и знамя, сшитое женами мастеровых паровозного депо... Революция была подавлена. Два царских генерала: Меллер-Закомельский и Ренненкампф – один с запада, другой с востока – вели карательные отряды против восставших. Начались расстрелы. Храпчук по поручению товарищей спрятал знамя дружины в большой иконе Николая чудотворца. Эта икона висела в часовне, построенной в честь наследника престола – подраставшего Николая Романова. Молодой царевич когда-то проезжал по этим местам, возвращаясь на кругосветного путешествия. В 1913 году праздновалось трехсотлетие дома Романовых, и поселковые купцы вздумали обновить икону. Ночью Храпчук и Тимофей Кравченко раскрыли икону и взяли знамя, а когда ремонт закончился, снова спрятали его туда же. И вот сегодня, через 12 лет, Храпчук вскинул красное полотнище над притихшей толпой.
Люди построились в ряды и пошли на кладбище. Дорогой пели уже знакомую Косте песню:
Отречемся от старого мира...
Пели и другую, которую ни Костя, ни его друзья не знали:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе...
Ребятишки, путая слова, разноголосо поддерживали взрослых.
На кладбище остановились около старой могилы. Холмик давно провалился, на дне небольшой ямы лежал ноздреватый снег, иссеченный лучами мартовского солнца. Над обнаженной и уже согретой землей поднимался едва видимый пар... Здесь в 1906 году железнодорожники похоронили шестерых своих товарищей – их расстрелял генерал Ренненкампф.
Машинист Храпчук сиял шапку.
Все молча склонили готовы...
Почти ежедневно с востока проходили поезда, в них ехали революционеры, освобожденные из забайкальской каторги. Они много лет мучились в Усть-Каре, Горном Зерентуе или Акатуе. С подножек вагонов освобожденные произносили обжигающие, страстные речи против царя-кровососа. Они говорили, что разгорается утро новой жизни.