Горяев с трудом поднялся со стула.
– Принес, ваше благородие. Пусть не дрогнет у вас рука, когда будете целиться в мою дочку!
Вместе с креслом полковник отодвинулся от стола: «Что это с ним? Перехватил сивухи, свинья...»
Из кармана замасленного пиджака Горяев рванул револьвер. Рука полковника метнулась к кобуре, но уже грохнул выстрел, второй, третий...
– Это вам за белую шапочку, за наших детей!
Все шесть пуль, спрятанных в барабане Смит-Вессона, смазчик выпустил в грудь контрразведчика. Сам кинулся к окну, выбил ногой широкое стекло. Но сзади на него уже навалилось несколько офицеров.
А в приемной вопил звонок. Падая с кресла, полковник придавил кнопку, вделанную в ножку стола. И мертвый, он звал на помощь...
* * *
На другой день праздновалось Крещение. На реке во льду вырубили Иордань-прорубь в виде большого креста. Из церкви принесли иконы и хоругви. Отец Филарет отслужил молебен по случаю освящения воды, произнес проповедь, чем очень удивил верующих: проповедь около Иордани никогда не читалась. Минут десять говорил он о том, что «несть власти аще не от бога», и закончил словами:
– Исчадие ада – большевики – смеют поднимать оружие на верных сынов русского отечества, на представителей славного воинства атамана Семенова. Да обрушится на безбожников и антихристов гнев божий, ла покарает их рука закона!
К вечеру из Читы прибыл бронепоезд «Грозный». Горяева пытали всю ночь, требуя сказать, кто послал убить полковника. Смазчик твердил одно:
– Камаринский мужик послал!
Больше он ничего не сказал. Расправу над ним учинил взвод японцев. На рассвете его вывели на лед. Командовали японский офицер Цурамото и семеновский поручик, который делал обыск в квартире Лежанкиных. Смазчика заставили раздеваться. Один солдат хотел стащить с обреченного валенки, но получил пинок в живот и упал.
– Успеешь еще ограбить! Мне на льду холодно стоять! – спокойно сказал Горяев.
Молодой поручик почувствовал себя беспомощным перед сгорбленным, истерзанным за ночь рабочим. «Откуда у них, у дьяволов, столько силы?»
– Пли! – торопливо скомандовал он.
Горяев свалился на снег. Поручик нагнулся к нему. Смазчик еще шевелил губами. Он шептал слова из своей любимой песенки о камаринском мужике: «Свежей крови струйки алые покрывают щеки впалые». Поручик не выдержал, закричал истерически:
– Он живой!
Цурамото приколол смазчика штыком. Поручик торопился уйти от места казни.
– Под лед его! – крикнул он, поспешно удаляясь к мигающим в тумане огням станции. Его трясло, но трясло не от крепкого крещенского мороза.
Японцы связали в узел горяевскую одежду. Рубить прорубь на сильном морозе им не хотелось, и они поволокли тело убитого к Иордани. Прикладами винтовок сломали тонкий ледок, которым за ночь затянуло освещенную Филаретом прорубь, и столкнули в нее тело смазчика...
В ту же ночь Цыдып Гармаев встретил в своей юрте Шурку Лежанкина.
– Мендэ! – сказал Эдисон.
– Мендэ! – ответил Гармаев...
С командиром партизанского отряда Шурка встретился на другой день, когда Гармаев привез его в кедровник.
Матрос вышел из землянки, смахнул рукавицей снег с пенька и сел. Шурка сразу-то и не узнал его. Вместо грязного и небрежно одетого старика он увидел подтянутого, помолодевшего мужчину. На голове командира была остроконечная бурятская шапка из белой мерлушки, покрытая голубой материей. Наискосок на ней алела лента. Борода была аккуратно подстрижена и стала совсем маленькой. Новый черный полушубок ловко обтягивал его коренастую фигуру. Опоясан он был солдатским ремнем, на правом боку в большой деревянной кобуре висел маузер. Такие полушубки и маузеры Шурка видел на семеновских офицерах.
– Подойди-ка поближе! – подозвал Матрос.
Шурка сделал три шага вперед.
– Ну, здравствуй, пополнение!
Матрос подал Шурке большую, сильную руку.
– Значит, вместе будем нагонять страх на контрреволюцию?
– Вместе! – улыбнулся счастливый Шурка.
Глава двадцать пятая
КАТУШКА-КРУГОВУШКА
На другой день Вера в школу не пришла. После уроков Костя заглянул к Горяевым. У них утром был обыск – все разбросано и поломано. Мать слегла в постель. Вера не отходила от нее, хотя и сама едва держалась на ногах. В квартире было так холодно, что изо рта валил пар. Дрова были, но кто же их распилит? Костя сбегал за Индейцем, а Пронька и Кузя явились сами: они шли на катушку и услышали голоса друзей во дворе Горяевых.
Дров заготовили на неделю, сложили их в маленькую поленницу. Накинув на плечи материну шаль, Вера вышла к мальчикам, улыбнулась сквозь слезы. Индеец угостил ее орехами, спросил сочувственно: