Фролов сказал что распространение новых стихов и частушек начали островские ребята, их поддержали горные, теперь должны поработать зареченские...
Идя из школы, Костя и Вера видели японское обращение, расклеенное на всех углах и заборах. Даже на перилах моста белели две листовки.
Поздно вечером в Кузиной избе ребята переписывали частушку. Все сидели за столом вокруг лампы, а Костя, подражая Лидии Ивановне, ходил по комнате и не торопясь, внятно произносил каждое слово. Было тихо, как на классном диктанте. Вера писала быстро, часто поднимала голову и выжидательно смотрела на Костю. Кузя отставал, от усердия даже высунул язык и сильно нажимал карандаш. Пронька, повторяя про себя написанное, поглядывал на висевшую в простенке между окон, балалайку. Ленька Индеец старательно выводил каждую букву и представлял, как он на станции, перед целым эшелоном семеновцев поет частушку, а потом стремительно удирает. Вдогонку раздаются выстрелы и крики: «Держи большевика!..»
Но вот Костя прекратил диктовку. Пронька сейчас же сорвался с места, взял балалайку и заиграл «Подгорную». Ребята негромко пропели:
Пусть попробует Семенов
Только сдвинуться с крыльца.
Пожалеем ли патронов
Для такого подлеца?!
Кузя не пел, он что-то писал на новом бланке, часто взглядывал на потолок, шептал над бумагой.
– Ты чего пыхтишь? – спросил Костя, засовывая под рубашку стопку исписанных бланков.
Кузя потер переносицу.
– Я тут сам одну штуку сочинил.
– Ну-ка, прочитай! – обрадованно попросила Вера. Краснея, Кузя прочел:
На краю стоит избушка.
Внучка с бабушкой живет...
Все засмеялись.
– Ну, чего вы? – смутился Кузя.
– Этой частушке в субботу сто лет будет! – сказал Костя. – Ты бы новенькое что-нибудь.
– Я и так новенькое! Вы сначала послушайте...
На краю стоит избушка,
Внучка с бабушкой живет...
Скоро, скоро атаману
По заслугам попадет!
– Ишь ты! – сказал Костя и взял Кузин бланк. – Это я покажу Фролову. А теперь – айда по домам!
О Сережке Фролове и о частушках Костя рассказал отцу. Кравченко даже обрадовался:
– Это, сынок, новое оружие против врага! Только ты завтра же познакомь Сережу с дядей Филей!
Частушку у Кости он забрал, сказав, что на первый раз сам позаботится о том, чтобы она попала куда следует...
* * *
В доме Храпчука горела лампа. Хозяин и бородатый казак только что закончили чаепитие.
– Еще раз послушай, как ехать! – говорил машинист, чертя ножом по столешнице. – Лысая гора останется правее. Так. Вы сворачиваете налево к Глубокой, переезжаете мостик и едете с версту или малость побольше. Понятно? Вам повстречается паренек в железнодорожной фуражке. Ты спросишь его: «Не видал ли, малый, двух коней?» Он ответит: «Видал, один пегий, другой серый». Этот паренек и проводит вас прямо к Матросу. Ясно?
– Все ясно!
– А твой одностаничник не робеет?
– Дело решенное! В полном вооружении едем. Спасибо тебе на добром слове, Николай Григорьевич! Думаю, свидимся!
– Свидимся, Калистрат Иванович! Я тебя еще провожать буду на Аргунь. Теперь ты попадешь домой – по верной дороге едешь! Боюсь одного – генерал Судзуки на тебя в обиде будет. Не раскаиваешься, что к большевикам подался?
– Не серди казака такими вопросами!
Храпчук и Номоконов обнялись, хлопнули друг друга по плечу.
– Счастливо доехать, служба!
– Счастливо оставаться!.. За Конфоркой смотрите!
Глава тридцать первая
КРАСНЫЕ САРАНКИ
Начались летние каникулы. Костя и Сережка Фролов условились встречаться каждую субботу в Заречье, у моста, с удочками. С распространением песен и частушек дело наладилось: дядя Филя принес откуда-то гектограф, его спрятали в чураковской бане, печатали там листовки. Работать на гектографе дядя Филя научил Кузю и Проньку...
События летом в Забайкалье развертывались бурно. Массовые аресты, расстрелы росли с каждым днем. Тюрьмы в Чите, Нерчинске и других городах были переполнены. Карательные отряды чинили кровавую расправу над всеми, кто служил в Красной гвардии, кто сочувствовал Советской власти и ратовал за ее восстановление. Все чаще и чаще носились по линии бронепоезда. Появились новые броневики: «Атаман», «Отважный», «Беспощадный», «Мститель». В литейном цехе Читинских железнодорожных мастерских выстроили всех рабочих и для острастки выпороли каждого десятого. Японцы вырезали семьи большевиков, жгли их дома. Для устрашения семеновцы пускали по Шилке плоты с повешенными на столбах партизанами.
Но чем больше свирепствовали враги, тем шире разгоралось партизанское движение.