И гут же разглядел, что лицо у нее бледное, а глаза распухли и покраснели.
- В больницу ходила, – едва слышно ответила Вера, перебирая в руках свернутый платок. – Ночью тятька маму зашиб, за нами гонялся...
В Заречье всем было известно, что смазчик Яков Горяев часто пьянствовал, избивал жену и детей.
- Купить тебе шишку? – предложил Костя, не зная, чем помочь девочке. Не дождавшись ответа, он побежал к торговке...
На мосту Костя и Вера увидели Леньку Индейца и Шурку Эдисона. Мальчики, перегнувшись через перила, старались попасть камнями в торчавший из воды обломок старой сваи. Камни булькали, разбрасывая брызги, сильный ветерок рябил воду.
– В кого стреляете? – спросил Костя, поеживаясь.
Шурка, рослый и не по возрасту широкий в плечах, швырнул последний камень, повернулся к Косте.
- Я уже настрелял одному маркизу, будет помнить, почем нынче семечки!
Ленька отошел от перил, покосился на Веру и, почесывая одной ногой другую, начал рассказывать:
– Тут недавно драка была, Куликовская битва! Видишь, у меня рубашка порвана?
Костя и вчера видел ее такой же.
– Мы стоим и смотрим, как на перекате рыба играет. А этот типус, Володька Потехин, идет в своих лакированных сапожках, задается шелковым поясом с кисточкой. Я ничего такого не сказал, только говорю ему: «Здорово, пузатый боров!» Он подходит ко мне, берет за грудки и ка-ак рванет изо всех сил, рубаха – хрясь. У него, конечно, сила, он мяса жирного наелся... Тут Шура развернулся да ка-ак даст ему пилюлю в самую морду. Пузатый на него, кричит во все горло: «Удирает красная шантрапа, твой братуха тоже пятки смазал. Скоро всем большевикам каюк!» И снова, понимаешь, размахнулся, хотел ударить!
Рассказ кончил сам Шурка:
– Я бы ему ударил!.. Получил этот граф от меня вторую плюху и бежал отсюда без оглядки!
Вера торопливо завернула кедровую шишку в платок, молча кивнула всем и пошла с моста. Ленька ткнул Костю кулаком в бок.
– Опять с девчонкой ходишь?! Тили-тили тесто, жених да невеста!
– Сам ты тили-тили тесто! Ее мать в больнице лежит, отец избил!..
– Ребята, скорее! Ребята! – донесся крик Кузи, бежавшего по берегу.
Все бросились к нему.
Кузя выпалил:
– Ровно в одиннадцать двадцать семь прибывает ихний поезд. Пронькиного отца срочно вызвали на станцию, я сам все слышал! Побежим туда!
Шурка сплюнул и сказал:
– Леди и джентльмены, вы слышите, что говорит этот рыжий Кузя? К нам едут белые гады!
Глава четвертая
ХЛЕБ ДА СОЛЬ
Кладбище находилось в двух верстах от станции, на высоком песчаном косогоре, как раз в том месте, где железнодорожное полотно поворачивало вслед за изгибом реки. Поезда, идущие с запада, громыхали мимо крестов и памятников, потом огибали выступ большой скалы и выносились на открытое место перед поселком.
В полдень над кладбищем заклубился белый дымок. Он приближался, вытягивался. И, наконец, медленно, будто что-то высматривая, из-за горы выполз короткий поезд. Впереди паровоза была прицеплена открытая платформа, за ее бортами возвышались уложенные в несколько рядов шпалы, на них были установлены пулеметы: один смотрел маленьким глазком ствола вперед, а два – в стороны. За паровозом тянулся классный вагон, а к нему тесно прижимались две теплушки.
Нехотя поднялось крыло семафора. Поезд двигался тихо, без гудков, точно подкрадывался к станции. Из окон и с крыш домов за ним следили сотни настороженных глаз жителей Заречья. Молчаливая толпа на перроне выжидающе смотрела на непрошеного гостя.
Ветер все усиливался. Из-за хребта показались косматые, хмурые тучи. Они закрыли солнце, веселившее с утра землю...
Никифор Хохряков раздраженно ударил в колокол. Медь не зазвенела, а будто злобно вскрикнула. Странный поезд остановился на первом пути против белого здания вокзала.
Широкие двери теплушек, рокоча, открывались, солдаты с винтовками в руках выскакивали на перрон и торопливо выстраивались вдоль состава.
– Ура! Ура! – недружно и как-то фальшиво прокричали в толпе отдельные надсадные голоса.
Прошла минута, вторая, третья. Из классного вагона никто не выходил. Молчаливая толпа жителей все увеличивалась. От входа в вокзал до перрона образовался проход. В первых шеренгах стояла вся знать поселка.
Костя и Ленька Индеец, забравшись на штакетник станционного палисадника и держась за ветки черемухи, смотрели на диковинное сборище. Купцы нарядились в картузы с лакированными козырьками, в черные поддевки, широкие плисовые шаровары, в шелковые малиновые, зеленые голубые рубахи. Сапоги с голенищами в гармошку блестели, как зеркала на солнце. Чиновники уже несуществующих в поселке или изменивших свои названия учреждений высоко задирали подбородки, подпертые крахмальными воротничками, на груди у некоторых болтались какие-то медали и значки. Бывший мировой судья нацепил галстук-бабочку. Старший агент общества страхования от огня, под названием «Россия», все время дотрагивался до цилиндра, едва-едва державшегося на его большой лысой голове. Заведующий школой Александр Федорович то и дело поглядывал на свои старомодные штиблеты и, морщась, переступал с ноги на ногу: штиблеты были куплены в годы молодости и теперь стали тесными. Около него топтался грек-булочник в узеньких, как трубочка, брюках. Дородные женщины шуршали новыми платьями и юбками. Жена аптекаря и дочь начальника лесничества пришли в широких шляпах с перьями.