Чёрт, Мельникова, отбрось ты эти фантазии. Это моя внутренняя ехидна играет словами и образами.
А дальше меня ждет настоящее испытание — я, Герман и напряжение между нами в замкнутом пространстве автомобиля.
— Я хоть в каком качестве с тобой еду? В качестве стенографистки?
Островский бросает на меня короткий взгляд.
— Ага, машинистки. Сейчас как раз по дороге заедем в какую-нибудь антикварную лавку, купим доисторический аппарат для работы.
— Супер, мечты сбываются, — я приподнимаю брови, демонстрируя весь свой неподдельный восторг. — А там никого не смутит, что я буду сидеть в уголке и стучать по клавишам этого «динозавтра»?
— И со звоном передвигать каретку? — вливается он в поток моей иронии.
— О да, обязательно со звоном.
Герман пропускает меня вперёд, когда мы выходим из здания, и более ровным тоном поясняет:
— Ты едешь по своим прямым должностным обязанностям, как руководитель отдела. Прости, что сразу не предупредил. Встреча организовалось слишком внезапно. Вчера уже поздно было созваниваться. Я как раз по дороге собирался всё тебе пояснить. В общем, тебе сейчас главное поприсутствовать и понять, чего от нас требуется. Говорить в основном буду я.
— Если думаешь, что меня обрадует такой расклад, глубоко ошибаешься. Я не из молчаливых.
Мои руки сами собой складываются на груди в защитную позу.
— Варвара, я лишь хотел тебя подстраховать, прекрасно понимаю, что о таких мероприятиях предупреждают заранее.
— Хорошо, давай, вводи меня в курс дела, — чуть остываю, не обнаружив никаких подтекстов в его словах. — Я готова слушать.
Мы забираемся — в прямом смысле слова забираемся — в «танк» Германа.
— Нравится смотреть на всех свысока? — усмехаюсь я, пристёгивая ремень безопасности.
— В смысле? — он реально не понял или делает вид, что не понял.
Машина быстро заводится и Герман без промедления трогается с места.
— А, не обращай внимания. Давай лучше к делу.
Ехать нам недалеко, но мы медленно ползём в пробке, поэтому у Островского достаточно времени, чтобы более-менее подробно мне всё рассказать. Я задаю вопросы, прошу рассказать подробнее, спрашиваю его мнение, делюсь своим. Удивительно, но это выходит так органично, что я на какое-то время забываю, что передо мной Герман. Забываю о своей болезненной реакции на него. Забываю о подозрительности.
Забываюсь настолько, что когда мы паркуемся на Большой Конюшенной, я выхожу из машины как-то неудачно. Ступаю на крышку люка, и тонкий каблук шпилек встаёт аккурат в небольшое круглое отверстие, уезжая вниз наполовину.
— Ой! — восклицаю, взмахивая руками.
Я бы упала, если бы не подоспевший Герман. Он ловит меня на полпути к земле.
— Ай, блин!
Слезы мигом брызжут из глаз, потому что острая боль в лодыжке на секунду затмевает разум.
— Варь? Ты как? — раздаётся над ухом.
Утыкаюсь носом Герману в плечо, а пальцами впиваюсь в ткань пальто.
— Я… Я… — глотаю воздух, не в силах продолжать от острой боли, но вздох за вздохом становится легче. — Моя нога. Мои туфли.
— Сейчас.
Герман впихивает меня обратно в машину, усаживая на пассажирское сиденье. Правая нога сама собой выскальзывает из застрявшей туфельки.
— Сейчас пройдёт, — обещает он.
Герман массирует мою ступню очень нежно и деликатно. Обхватывает подъем горячей ладонью, растирает кожу и пытается слегка покрутить стопой, проверяя, больно мне ещё или нет. Если бы не знала, что он финансист, заподозрила бы в нём склонность к спортивной медицине.
— Так нормально? Или болит? — в его голосе беспокойство и участие.
Смотрю на его склонённую голову, тёмные волосы легли волной от влажной мороси, висящей в октябрьском воздухе.
— Н-нормально, — заикаюсь я уже даже не от боли. Потому что она под волшебными манипуляциями Германа отступает.
Близость и прикосновения Островского туманят разум. Впервые мы так близко. Он присел, осматривая меня, и я смотрю на него сверху вниз. Эти прикосновение не похожи на касания руки или плеча, более интимные, более интенсивные.
— Ты все ещё плачешь, — замечает он, свободной рукой смахивая покатившуюся слезу с моей щеки.
— Это нечаянно и уже не от боли. Чувствую себя глупо, если честно. Спасибо, что не дал мне упасть.
— Зря благодаришь, — ворчит он, — это ведь я так неудачно припарковался.
— У твоего «крузака» высокая подножка. Слышала, что мужчины меряются… автомобилями. У кого больше, тот и круче, всё в таком духе. Да? Ну, судя по размерам… этой машины, можно сделать кое-какие выводы. Ну и я могла бы посмотреть под ноги, когда вылезала. Ещё есть желание взаимно посыпать голову пеплом в знак раскаяния? — вот так: то ли напала, то ли сгладила, ума не приложу, почему рядом с Германом так сложно прикусить язык вовремя?