Она жила в обществе длинноволосых мужчин и коротко стриженых женщин, жертвовала своим благополучием ради социальных экспериментов, не понаслышке знала о достоинствах сотни религий, была последовательницей бесчисленных революционных диет и ходила на лекции и сеансы с регулярностью приёма ужина. У её мужа всегда были билеты на всевозможные встречи, и в минуты раздражения она часто упрекала его в том, что это было единственное, что он имел. С горечью она вспоминала зимние вечера, в которые им приходилось бродить по слякоти (билетов на такси, увы, никто не выдавал), чтобы послушать рассуждения госпожи Ады Фоат о «Земле вечного лета». Селах в своё время отзывался слишком восторженно о госпоже Фоат, что наводило его жену на мысль, что между ними существовала некая связь через общество Каяга. Бедной женщине слишком со многим приходилось мириться в этом браке; и временами ей требовалась вся её вера, чтобы не опустить руки. Она знала, что он обладает сильным магнетизмом, и чувствовала, что именно этот магнетизм удерживает её возле него. Он показал ей так много вещей, о которых она не знала, что и думать, что временами ей казалось, будто она утратила ту нравственную твёрдость, которой отличались все Гринстриты.
Разумеется, женщина, которая обладала столь дурным вкусом, чтобы выйти замуж за Селаха Тарранта, вряд ли могла и при других обстоятельствах добиться успеха, но, без сомнения, её положение от этого сильно пошатнулась. Она на многое закрывала глаза и шла на компромиссы, но разве её желание поддержать мужа не было более чем естественным, особенно в те дни, когда на его спиритических сеансах стол отказывался отрываться от земли, диван не взлетал в воздух, а поникшие руки клиента не были достаточно напряжены, чтобы задействовать магический круг. Мягкие руки миссис Таррант тогда приходили на помощь, чтобы произвести самые захватывающие спецэффекты, и ей оставалось лишь утешать себя мыслью, что она поддерживает в клиенте веру в бессмертие души. Так или иначе, она была благодарна Верене за то, что они покончили со спиритизмом, и её собственные амбиции относительно дочери были куда возвышенней, чем мысли о бессмертии. Хотя, воспоминания о тёмной комнате с кругом выжидающих людей в центре, с легким постукиванием по столу и стенам, ароматом цветов и едва заметными касаниями в атмосфере напряженной таинственности всё ещё наполняли её восторгом. Она ненавидела мужа за то, что он привлекал её к своим трюкам, от воспоминания о которых её лицо заливалось краской, и за то, что он столь плачевно повлиял на её социальный статус. Но она при этом не могла не восхищаться его дерзостью, которая в условиях постоянного страха перед разоблачением или провалом, даже ей самой казалась чуть ли не откровением. Она знала, что он был большим обманщиком, и что никогда бы не признался в этом, как бы ей ни хотелось. Он бы ни за что не сказался нечестным на публике; их пара часто напоминала авгуров перед алтарём, но он никогда не давал ей тайных знаков в моменты, когда за кругом никто не наблюдал. Даже в домашней обстановке у него всегда находились фразы, объяснения и оправдания для того, чтобы представить вещи в более возвышенном свете, хотя на самом деле они были такими же неоднозначными, как и его натура.
Но случалось так, что она, мучимая упрёками совести и презрением к собственной судьбе, униженная его неспособностью заработать на жизнь и твердолобой уверенностью в том, что они живут вполне достойно, могла упрекнуть его лишь в неумении говорить на публике. В этом крылся корень их бед, и это было основной слабостью Селаха. Он не умел удерживать внимание аудитории, и был неприемлем в качестве лектора. У него было множество мыслей, но он не умел сложить их воедино. Публичные выступления были в крови у Гринстритов, и, если бы миссис Таррант спросили о том, могла ли она предположить в молодые годы, что выйдет замуж за гипнотизёра, она ответила бы: «Ну, я точно не могла бы предположить, что выйду замуж за человека, который хранит безмолвие за кафедрой». Это было её самым большим унижением, превышающим все остальные недовольства, и мысль о том, что взамен обычного красноречия Селаху был дан дар целителя и красноречивые руки, служила лишь слабым утешением. Гринстриты никогда не возлагали больших надежд на магию рук и верили только в магию уст. Потому можно представить, с каким ликованием миссис Таррант отнеслась к тому, что оказалась матерью одарённой девушки, с чьих губ красноречие лилось благозвучными потоками. Традиция Гринстритов не исчезла, и дочери, возможно, предстояло оросить спасительным дождём пустыню её жизни. Следует добавить, что эта песчаная долина уже немного ожила после того как Селах увеличил количество своих пациентов, за каждого из которых он получал по два доллара. Одна дама, живущая в Кэмбридже, столь многим была обязана ему, что недавно уговорила их переехать в дом по соседству, чтобы доктор Таррант всегда мог навестить её. Поскольку переезды были для них привычным делом, он воспользовался этим предложением, а миссис Таррант даже начало казаться, что их жизнь стала немного налаживаться.