Эта мысль вовсе не была критической, так как её вполне удовлетворило бы объяснение, что девушка просто привыкла говорить штампами, и это едва ли делало её менее привлекательной. Она понравилась ей настолько, насколько это было возможно – она была такой странной, так отличалась от девушек, с которыми ей приходилось общаться ранее, что казалась обитательницей цыганского табора или жительницей трансцендентальной Богемии. С её яркой, вызывающей одеждой и броской внешностью она могла бы быть канатной плясуньей или гадалкой. И огромным преимуществом, по мнению Олив, было то, что всё это делало её ближе к «народу», к социальному сумраку этой таинственной демократии, с которой, как думала мисс Ченселлор, богатым классам в скором будущем придётся считаться. Более того, эта девушка волновала её, как никто другой, и причиной тому было безграничное восхищение, которое она перед ней испытывала. Всё, что она говорила своей посетительнице, казалось ей естественным. Она никак не могла заставить себя умолкнуть, так как чувствовала, что наконец-то нашла то, что так долго искала – друга одного с ней пола, и, возможно, родственную душу. Разумеется, для дружбы нужно согласие двух сторон, но вряд ли эта милая девушка откажется. Олив обнаружила, что внезапно стала человеком неограниченной душевной щедрости. Верена была тем, что ей нужно, и больше ничто не имело значения. Мисс Таррант могла обвешаться позолоченными пуговицами с головы до пят, но её душа не стала бы от этого вульгарной.
– Мама сказала, что мне следует зайти к вам, – сказала Верена, оглядывая комнату. Она была рада оказаться в таком милом месте с большим количеством предметов, которые так и хотелось рассмотреть получше.
– Ваша мать поняла, что я имела в виду именно то, что сказала. Не каждый может понять это. Она видела, что меня трясло с головы до ног. Я и смогла только сказать три слова – и ничего больше! Какая сила – какая сила, мисс Таррант!
– Да, я думаю, это какая-то сила, иначе я бы не могла сделать ничего подобного!
– Вы так простодушны – как дитя, – сказала Олив Ченселлор. Это было действительно так, и она хотела как можно скорее сказать это, поскольку это сближало их. Она думала подойти к этому постепенно, но её нетерпение было таково, что не успела эта девочка провести с ней в одной комнате и пяти минут, как она спросила её, перебивая саму себя, прерывая ход беседы:
– Вы будете моим другом, моим лучшим другом, ближе всех, ближе всего на свете и навсегда-навсегда?— её лицо выражало полную готовность и нежность.
Верена весело и искренне рассмеялась без тени смущения или замешательства:
– Похоже, я понравилась вам слишком сильно!
– Разумеется, слишком сильно! Если мне что-то нравится, то только слишком. Но нравлюсь ли я вам – вот в чём вопрос, – добавила Олив Ченселлор. – Мы должны подождать, да, подождать. Когда мне что-то нужно, я могу быть очень терпеливой.
Она протянула руку Верене, одновременно призывно и уверенно, и девушка инстинктивно взяла её. Так, рука в руке, сидящие рядом молодые женщины некоторое время смотрели друг на друга.
– Я о многом хочу спросить вас, – сказала Олив.
– Что ж, я могу многое рассказать, кроме того, как отец работал со мной, – ответила Верена с непосредственностью, рядом с которой само смирение показалось бы притворством.
– Меня не волнует то, что связано с вашим отцом, – очень мрачно и с большой долей покровительственности заметила Олив Ченселлор.
– Он очень хороший, – просто ответила Верена. – И он удивительно притягателен.
– Меня не интересует ни ваш отец, ни ваша мать. Я не думаю о них. Мне нужны только вы – такая, какая есть.
Верена опустила глаза. «Такая, какой она была вчера», – подумалось ей.
– Вы хотите, чтобы я бросила всё? – спросила она с улыбкой.
Олив Ченселлор на миг задержала дыхание, как будто от боли. Затем, своим дрожащим от тоски голосом она сказала:
– О, как я могу просить вас всё бросить! Я сама брошу – брошу всё!
Всё еще впечатлённая прекрасным интерьером дома мисс Ченселлор и тем, что её мать говорила о её богатстве и положении в бостонском обществе, Верена, с её свежим, хотя и отвлечённым обилием окружающих предметов, взглядом, пыталась понять, какова будет выгода от этого самоотречения. О нет, на самом деле она не собиралась от всего отрекаться. Она чувствовала, однако, что сейчас ей не удастся спастись от природного напора мисс Ченселлор, и той силы эмоций, которая заставила её внезапно воскликнуть, будто в нервном экстазе ожидания: