Взгляды Боткина на болезнь как сложный процесс взаимодействия сил сопротивления организма и микроорганизмов, высказанные на заре бактериологии, были гениальным провидением.
Для развития этих идей обладавший удивительной целеустремленностью Боткин не побоялся «ставить мозги на новые рельсы». Этими рельсами были в то время открытия Пастера, Коха, Мечникова. И как всегда, у Боткина слово не расходилось с делом. Он был первым из клиницистов, кто открыл бактериологическую лабораторию при своей клинике.
Боткин сильно сожалел, что не сохранял тексты своих лекций. Его нетерпеливая натура, его вечная сверхзанятость, стремление поскорей поделиться всем новым, слышанным или только что открытым, помешали тщательно обрабатывать и сохранять конспекты. Ученики Боткина решили воскресить прочитанный им курс. Сергей Петрович, конечно, не остался в стороне от терпеливого труда своих последователей и помогал им. В. Н. Сиротинин, В. М. Бородулин и М. В. Яновский собрали записи лекций Боткина и у бывших его студентов, теперь уже профессоров, научных сотрудников. Сергей Петрович отдал им все, что случайно сохранилось. В собирании материала приняли участие сыновья Сергея Петровича — Сергей и Евгений, ставшие медиками.
Сергей Петрович критически просматривал свои лекции и редактировал каждый раздел. Первый выпуск «Клинических лекций» С. П. Боткина вышел в свет в 1883 году, второй — в 1887 году, третий — уже после его смерти, в 1891 году.
Глава XV
Последнее десятилетие
«За истекшие 50 лет мы виднм необыкновенный рост и развитие медицины, но гигантская фигура С. П. Боткина стоит, как светоч, на пороге этого нового движения».
Никто из русских и западноевропейских терапевтов — современников Боткина не создал такую блестящую научную школу, как он.
Белоголовый в своих воспоминаниях пишет: «Если студенты считали за особенное счастье быть слушателями Боткина и гордились своим учителем, то еще более них был счастлив он сам, когда ему удавалось подметить среди них способного юношу, в которого он стремился полнее перелить свои научные заветы и в котором надеялся оставить себе достойного, любящего свое дело, преемника. Таких молодых людей он немедленно приближал к себе, помогал им словом и делом и возбуждал к деятельности, увлекая собственным примером. Несмотря на неизбежные и нередкие разочарования, он не изменил этой живой потребности близкого общения с наиболее талантливыми и трудолюбивыми учениками до последнего времени, отличая их при постоянной смене своих ассистентов, открывал им доступ в свой дом и ко многим привязывался с чисто родительской нежностью».
Окончив курс, бывшие ученики продолжали работу под руководством Боткина. Ближе других с ним были связаны Н. И. Соколов — главный врач Александровской барачной больницы, Н. П. Симановский, ведший кафедру горловых болезней, В. М. Бородулин, заведовавший в клинике женским отделением и работающий ассистентом Сергея Петровича при домашнем его приеме; Бородулин был женат на дочери Сергея Петровича.
Ученики С. П. Боткина заняли профессорские кафедры а Медико-хирургической академии и ряде институтов в Петербурге, а также В Казанском, Варшавском, Харьковском и Киевском институтах. Двадцать из них получили терапевтические кафедры, остальные — кафедры по различным специальностям. Знания Боткина были так широки и разнообразны, что он умел пробудить интерес не только к вопросам терапии, но и к другим. Вот почему из «боткинской школы» вышли такие блестящие специалисты, как Н. П, Симановский и Д. И. Кошлаков, создатели кафедры и клиники уха, горла и носа, Т. Н. Павлов — крупнейший венеролог и дерматолог, выдающийся патолог С. М. Лукьянов и другие.
Историки медицины отмечают, что Боткин первым в России создал научную школу клинической медицины. Предшественники Боткина — великие медики первой половины XIX века Мудров, Дядьковский, Чаруковский, Соколовский и другие — сделали много для развития медицины, но все они были одиночками, ни один из них не смог сплотить вокруг себя группы последователей. «Только Боткину, — пишет его биограф Фарбер, — удалось, говоря языком Тимирязева, вдвинуть русскую медицинскую науку в общеевропейскую семью, удалось потому, что он создал единую научную клиническую школу, самую многочисленную как в России, так и в Европе».
Школа — бессмертие ученого. Как и научные труды, она след, оставленный им в науке. Руководитель школы должен не только иметь ясную собственную дорогу в науке, оригинальность и глубину мышления, но и обладать той широтой натуры, которая, щедро одаряя учеников идеями, в то же время помогает увидеть в каждом из них то самобытное, что сделает его также творцом в науке.
Последние годы Боткин не выезжал за границу. Лето семья проводила в Финляндии. Сергей Петрович косил траву, ухаживал за деревьями и цветами.
Белоголовый писал в своих воспоминаниях; «В домашней семейной обстановке… он был весь нараспашку, с его нежно любящим сердцем, с его неиссякаемым добродушием и незлобивым юмором, и, окруженный своими 12 детьми в возрасте от 30 лет до одногодовалого ребенка, представляется истинным библейским патриархом, дети его обожали, несмотря на то, что он умел поддерживать в семье большую дисциплину и слепое повиновение себе…»
Летом 1886 года в семье Боткина случилось несчастье: умер пятилетний сын Олег. Это был первый сын от второго брака. Смерть сына Боткин перенес очень тяжело. Он писал Белоголовому: «…мы с женой чуяли беду; не высказывая друг другу своих опасений, мы все более и более привязывались к этому гостю между нами. Постоянное чувство страха за его жизнь было так сильно, что я не мог встретить ни одного гроба ребенка, чтобы не вспомнить о Ляле; в прогулках при виде ямы или колодца первой моей мыслью было, где Ляля, как бы он не попал в колодец, и т. п. Всю зиму он провел в нашей спальне и при первом его движении ночью то я, то мать были около него — и сколько любви, сколько сердца давал он нам за это внимание! Сколько нежных, милых слов умел он сказать мне и маме, сколько теплоты умел выразить в течение своей короткой жизни! И от всего этого остались одни только воспоминания!»
В письме Сергей Петрович не рассказывает, что под влиянием этого потрясения у него повторился приступ грудной жабы. Заботясь о жене, которая тяжело переносила их общую потерю, он скрыл от домашних приступ. Через несколько дней началось сильнейшее удушье. А с ним тоска, страх смерти, обрывочные мысли о детях, о незаконченных работах… Воздуху все меньше, и грудные боли все нестерпимее. Стало отдавать в лопатку, тянуть ногу, нестерпимо заболела рука. Самое трудное — отсутствие дыхания, темнело в глазах, выступал пот. Казалось, приближается смерть.
Приступ Сергея Петровича напугал всех и привел в отчаяние Екатерину Алексеевну. Из Петербурга вызвали Сиротинина и Бородулина. Они предписали профессору полный покой, но Сергей Петрович возразил, что у него был просто очередный приступ колик печени, а протек так бурно вследствие нервного потрясения. Он говорил с не свойственным ему раньше раздражением, напомнив, что он все же клиницист старше их годами и опытом.
Сергей Петрович, конечно, понял, что у него был приступ грудной жабы, но он старался себя и других уверить, что его заболевание — просто печеночные колики. В откровенном разговоре со своим другом Белоголовым он как-то сказал: «Ведь это моя единственная зацепка; если у меня самостоятельная болезнь сердца, то ведь я пропал…»