Я даже не пытаюсь подсказать Жаку, как доехать до Пайн-Хиллз: судя по тому, на какой ноте окончился этот вечер, маршрут уже заложен в бортовой компьютер его автомобиля. CD-проигрыватель, как выясняется вскоре, тоже запрограммирован. Первой звучит медленная композиция «Ю-Ту» под названием «Прекрасный день», ее сменяет Ленни Кравиц с песней «Не могу тебя забыть», за которой следуют уже более темпераментные ранние мелодии Барри Уайта. Я сижу затаив дыхание, но нисколько не сомневаюсь в Жаке — моем Жаке, который всегда был таким благоразумным! Что бы он ни задумал, я знаю, что сегодня вечером не услышу «Изнасилуй меня» в исполнении «Нирваны».
Жак сворачивает на Уэст-Сайд-хайвей, а я уютно устраиваюсь на мягком кожаном сиденье и закрываю глаза. Жак гладит мою руку. Ах как это замечательно! Рядом со мной мужчина, который может одновременно вести машину и гладить мне руку.
Когда мы подъезжаем к моему дому, он обходит автомобиль и помогает мне выйти, потом ведет меня на крыльцо и молча идет за мной в дом. Я не сразу нахожу выключатель, а потом вдруг слепну от яркого света, неожиданно залившего холл. Теперь, когда я вновь оказалась на своей территории, мое настроение резко меняется. Той романтично настроенной особы, которой я была в «Балтазаре», больше нет.
— Моя дочь сегодня ночует у друзей. Очень жаль, что ты ее не увидишь, — говорю я своим обычным тоном мамаши из пригорода. — Но я могу показать тебе дом.
— Bien sur[25].
Мы начинаем осматривать дом, и я ощущаю себя полной идиоткой. Если бы я любила проводить подобные экскурсии, то вполне могла бы вступить в местное отделение клуба «Дом и сад».
Мы молча проходим через гостиную, столовую и кухню, которые я крайне остроумно представляю как гостиную, столовую и кухню. И что же делать теперь? Может, показать подвал? Жак, стараясь поддержать меня, оглядывает кухню с таким благоговением, словно переступил порог собора Парижской Богоматери.
— C'est magnifique![26] — произносит он с восторгом.
С первым этажом покончено, и мы медленно поднимаемся наверх, чтобы отдать должное спальне Джен, неофициально именуемой усыпальницей Джастина Тимберлейка, и моему кабинету, обставленному мебелью из «ИКЕА»; немного ускорив шаг, довольно быстро проходим мимо моей спальни — я лишь вскользь упоминаю назначение этого помещения. И наконец почему-то останавливаемся перед ванной комнатой для гостей.
Жак заглядывает внутрь и с удивлением смотрит на стоящего там монстра на изогнутых ножках.
— Старая ванна, вполне подходящая для старого дома, — весело говорю я. — Решила ее не менять, потому что она кажется мне настоящим антиквариатом.
— А в ней можно мыться?
— Конечно.
Жак идет по деревянному полу к ванне, приседает на корточки и открывает кран. Он крутит старый вентиль, пока вода не достигает нужной температуры.
— А где затычка? — спрашивает он.
Затычка? Для чего она ему? Когда мы благополучно миновали мою спальню, я решила, что теперь нахожусь в безопасной зоне. Как я могла забыть, что обсуждение самых скользких тем Жак привык начинать с масла для ванны?
Не успев решить, что делать дальше, я замечаю затычку на крышке корзины для грязного белья и начинаю крутить ее в руке. Но Жак забирает ее у меня и закрывает сливное отверстие.
— Жак, мы не должны этого делать, — говорю я и через секунду понимаю, что произношу эти слова мысленно, потому что его руки ложатся мне на плечи, а губы легко касаются моей щеки. Я не пытаюсь высвободиться, и Жак целует мне шею, потом щекочет ухо, бормоча какую-то нежную чепуху по-французски. Я не понимаю смысла слов, но ясно ощущаю звучащую в них страсть. Жак целует меня в закрытые глаза и все крепче прижимает к себе. Наконец наши губы встречаются, и мы растворяемся в вечности, для которой не существует ни прошлого, ни настоящего.
Я больше не могу ни о чем думать. Жак расстегивает на мне блузку, я не сопротивляюсь. Он проводит пальцем по моей груди, и я едва не задыхаюсь. Вероятно, два или три фунта из тех шести, что я набрала за последние годы, осели на моем бюсте, потому что, когда он, расстегнув на мне лифчик, отступает на шаг, я вижу вспыхнувшее в его глазах удивление.
— Ты даже красивее, чем раньше, — говорит он.
— Старше.
— И красивее, — повторяет Жак.
Я едва удерживаюсь, чтобы не сказать, что груди у меня уже не такие упругие, как раньше, а веснушки над ними дерматолог назвала «возрастными пятнами».
Вместо этого я позволяю Жаку расстегнуть молнию на моей черной шелковой юбке и снимаю ее одним плавным движением, вместе с утягивающим поясом.