Придя в себя, мастер объяснял свою вспыльчивость тем, что не может поступить иначе. Работать нужно со всем тщанием, чтобы не было стыдно перед потомками. Ведь фрески вечны, как вечны и сами соборы. Походило на то, что и Липпи, этот страстный обличитель гордыни, не избежал общего поветрия. В последнее время во Флоренции, видимо, под влиянием греческих философов, пригретых Козимо, слишком уж часто стали задумываться над тем, какая слава останется от человека после его смерти. Такого раньше не бывало. Фра Филиппо трудился над своими фресками как одержимый, словно это была его последняя работа. Но потом снова вступал в споры с деканом, которые обычно кончались одним и тем же: все снова укладывалось на повозку и они возвращались во Флоренцию – ждать нового примирения.
С каждым годом обучения у Липпи Сандро убеждался в том, что художнику недостаточно знать лишь свое ремесло. Если во Флоренции говорили, что именно с них, живописцев, началось то изменение нравов и взглядов, которым столь недовольны приверженцы старины, то в этом заключалась изрядная доля истины. Философы из Византии явились позже. Над изменением существующего первыми задумались художники – с них начался отказ от прежних устоявшихся догм, и они первыми пустились в экспериментаторство, подвергая все сомнению. Фра Филиппо, вспоминая времена своей молодости, не раз говорил Сандро о том, что Гиберти, воспитавший не одного скульптора и живописца, требовал от своих учеников, чтобы они знали грамматику, арифметику, геометрию, астрономию, историю, медицину, анатомию. Все это пригодится, все нужно.
Сам Липпи, конечно, таких знаний дать не мог, но заставлял Сандро, Диаманте и других учеников постоянно читать, рисовать, наблюдать окружающий мир. Истинный художник должен иметь собственную библиотеку. Библия, конечно, не в счет, без нее живописец как без рук. Полезно также приобрести Данте, Боккаччо, жития Богородицы, святого Иеронима и святого Августина, а поскольку сейчас появилось много любителей старины, то неплохо бы обзавестись и «Декадами» Тита Ливия. Говорить легко, а вот осуществить трудно: книги стоят недешево, как могут купить их те, у кого и на мастерскую денег не хватает?
Сейчас, правда, стало немного полегче: лет двадцать тому назад немцы завезли в Италию книгопечатание. Но печатных книг мало, и приходится по-прежнему приобретать рукописи. Во Флоренции это сделать сравнительно легко: здесь есть мастерские, где работает по сотне и больше переписчиков. Но чаще приходится прислушиваться к мнению знающих людей, посещать проповеди, заводить знакомства среди монахов, у которых тоже можно узнать немало полезного. Можно, конечно, за умеренную мзду нанять какого-нибудь студента потолковее, чтобы он посвятил в тайны наук. Но и это не так-то легко, ибо студиозы считали ремесленников за людей второго сорта и не очень-то общались с ними. А как-то изворачиваться нужно: чем грамотнее становилось население Флоренции, тем разнообразнее были сюжеты картин, которые заказывались живописцам. Грешили горожане все больше, поэтому на всякий случай старались обеспечить себе покровительство не одного святого, а сразу многих. Поэтому настольной книгой живописцев стала «Золотая легенда» – средневековый сборник историй о деяниях святых.
Читал ее и Сандро, но гораздо больше ему давали беседы между живописцами, собиравшимися время от времени в мастерской Липпи. Его дом всегда был открыт для них – от кого же еще, как не от своих коллег, он мог услышать нелицеприятное мнение! Были и другие поводы, чтобы наносить визиты друг другу: обменяться опытом, услышать последние новости, а то и перехватить у приятеля какой-нибудь заказ – бывало и такое. В последнее время распространился обычай выставлять некоторые свои работы в мастерской сотоварища. Это давало возможность привлечь новых клиентов или продать картину. Ведь бывает, что манера одного мастера не нравится заказчику, а тут под рукой оказываются другие картины, которые, может быть, привлекут внимание. К этому частенько прибегали молодые живописцы, которые только еще начинали свой путь.
Что касается Липпи, то он неохотно брал в свою мастерскую чужие картины – не любил хвалить или порицать работы других, хотя для некоторых все-таки делал исключение. Сам фра Филиппо предпочитал относить свои картины в лавку Бартоломео Серральи. Там выставлялись не только полотна, которые он писал для себя. Иногда у заказчика не оказывалось денег, чтобы оплатить работу, или же он вдруг предъявлял претензии, что мастер не исполнил в точности его волю. В последнем случае можно было, конечно, пригласить представителей мастера и заказчика, которые бы и решили вместе, кто прав, а кто виноват. Но фра Филиппо считал ниже своего достоинства прибегать к такой процедуре и предпочитал лавку Серральи – покупатели на его картины всегда находились.
Однажды, когда Сандро выполнял его поручение и принес к Серральи пару залежавшихся картин Липпи, он встретил в лавке хорошо одетого пожилого человека, который беседовал с хозяином. Тот объяснял ему сюжет какой-то картины, и поскольку Сандро уже поднаторел в символике, он рискнул вставить несколько своих замечаний. Поскольку беседа велась на латыни, незнакомец заинтересовался учеником живописца, который здраво мыслит да еще и может излагать свои мысли на языке древних. Он поинтересовался, кто он таков, у кого обучается. Получив ответ, он сразу же покинул лавку. Это был Маттео Пальмьери, родственник Серральи и человек весьма богатый – с ним Сандро еще столкнется и с удивлением обнаружит, что Маттео запомнил его.
Много интересного услышал Сандро из бесед живописцев, собиравшихся у Липпи. Сюда приходили старые друзья художника и его ученики, ставшие самостоятельными мастерами. Являлись и мастера фресок, для которых был важен совет фра Филиппе Сандро не раз убеждался в правильности поговорки: сколько голов, столько и умов. Спорили жестоко, можно было подумать, что их больше увлекает теория, а не писание картин. И походило на то, что никто не доволен достигнутым, все чего-то ищут и все время спорят. Можно было предположить, что, согласившись с тем, что на картине все должно изображаться так, как в жизни, они наконец-то успокоятся и будут руководствоваться этим требованием, совершенствуя манеру письма. Но оказалось, что не так-то просто создать на плоской доске иллюзию жизни, к чему многие стремились, но предлагали различные пути. К тому же эта иллюзия, оказывается, нужна далеко не всем. Купцы и ремесленники предпочитали, чтобы для них писали картины, на которых бы все было, как в жизни… но только красивее. Аристократы же и те, кто стремился подражать им, предпочитали картины, написанные в старинной манере – фигуры неестественно вытянуты, лица постные. По их мнению, такие картины, помещенные в доме или семейной капелле, создавали видимость благородной древности их рода. Другим нужны были яркие краски и сказочные сюжеты. И во всех случаях ссылались на то, что так пишут за Альпами, во Франции и Бургундии. И точное отображение жизни, и сказка – все идет оттуда, где художники якобы добились настоящего мастерства.
Вот и Козимо Медичи, когда стал расписывать капеллу в своем новом доме, пригласил не фра Филиппо, а Беноццо Гоццоли – его манера, оказывается, больше нравится хозяину Флоренции. Те, кто видел ее, говорили, что написанная им фреска, изображавшая шествие волхвов на поклонение младенцу Христу, больше походит на миниатюру из древней рукописи: краски яркие, так и режут глаз, портреты членов семейства Медичи изрядно приукрашены, и о реальной жизни в этой фреске ничего не напоминает. А все потому, что старый Козимо ничего не понимает в живописи. С него было достаточно того, что Гоццоли – ученик фра Анджелико, который остается для старика непререкаемым авторитетом. Известно же, что, когда Козимо предается благочестивым размышлениям, он удаляется в «свою» келью в монастыре Сан-Марко, расписанную фра Анджелико. Говорит, что эти фрески действуют на него успокаивающе. Выбором Козимо были недовольны не только Липпи, но и многие его коллеги. А может быть, причиной этого недовольства была всего лишь зависть? Ведь после росписи капеллы Медичи у Гоццоли отбоя не было от заказчиков.