— Ха! — сказал Мориц, жутко усмехаясь и ставя в анкете минус. Это был каверзный вопрос, и, чтобы выдержать экзамен, наблюдаемый больной должен был бы ответить так: «Военные корабли не могут плавать по проселочной дороге, поэтому нечего раздумывать над тем, как выйти из подобного положения. Вопрос вообще поставлен неправильно!» Однако не все больные давали такой ответ возможно, это объяснялось их стеснительностью или тем, что они считали более верным делом соглашаться с представлениями врача.
Затем последовали еще два-три подобных вопроса, и лектор снова срезался, потому что он был человек воспитанный и, кроме того, ему казалось нецелесообразным перечить сумасшедшему.
После этого доктор стал задавать один за другим вопросы весьма интимного свойства, которые вогнали лектора в краску; ему стало не по себе, и он отвечал на вопросы неохотно и кратко. Это дало доктору Морицу основание продиктовать своему ассистенту, что больной угрюм и скрытен.
На этом их первая встреча закончилась. Главный врач полиции в течение длительного срока укреплял свои нервы солеными ваннами в теплом Средиземном море, смягчал свою душу ароматом цветущей желтой мимозы и освежал желудок апельсинами и грейпфрутами, содержащими много витаминов, причем можно было рвать эти плоды прямо с дерева. А у лектора хватило времени, чтобы основательно повторить Овидия и посочувствовать поэту, который, подобно Персею, уносился на своих легких, быстрых крыльях поэзии к дому и семье, которых он лишился, и к жене, которой ему так недоставало.
Звуки, доносившиеся из внешнего мира, были здесь совершенно иные, чем в Южной тюрьме, где всю ночь напролет слышалось завывание собак. Каждые пятнадцать минут раздавался бой часов на городской ратуше, и Карелиус мог следить за временем. Несколько слабее слышно было, как звонят колокола в церкви, и лектор подпевал знакомой мелодии:
Иногда играла шарманка в одном из дворов густо населенного квартала, и лектор заучил популярную песенку, которую премьер-министр сочинил в веселую минуту. Ее распевали по всей стране, а народ присочинил к ней продолжение:
И лектор вспоминал о «Ярде» и уборщице, которая назвала его «гнездом скорпионов»; она сказала: «Прогнила самая сердцевина!»
До Карелиуса доносились и многие другие звуки. По соседству одно за другим взрывали старые здания. Чтобы строить новые, нужно было что-то удалять. Лектор слышал мощные удары молота по железу и камню, и ему казалось, будто земля содрогается и вот-вот разверзнется под ним. Где-то там одетые в рабочие комбинезоны люди разрушали основы старого мира. Он трещал и понемногу разваливался. С каждым ударом молота рушилась частичка того мира, который лектор Карелиус считал самым лучшим из всех возможных либералистических миров. «Может быть, действительно нет ничего вечного? — раздумывал преподаватель истории, прислушиваясь к ударам молота. — А может, буржуазная эпоха не является завершением истории и ее последним словом?» Так размышлял он, сидя у себя в камере, прислушиваясь к тому, что происходило за стенами тюрьмы, и слыша, как кто-то ударами молота разрушает фундамент мира.
Зима выдалась не морозная, настолько мягкая, что даже работы на открытом воздухе не приостанавливались. В газетах писали о наблюдавшемся за последние годы улучшении климата. По радио передавались доклады о благотворном влиянии Гольфстрема, который приносит с собой тепло Атлантического океана к омываемым им берегам. Правительство считало это своей заслугой. Премьер-министр произносил речи о хорошем урожае, который его партия обеспечила стране. Безработных было немного, количество их не превышало тот обычный резерв, который в любое время желателен для либералистического рынка труда.
Всюду велись большие стройки. В мягкую зимнюю погоду легко было возводить каменные стены и класть цемент. Строились красивые склады для взрывчатых веществ, которые американская нация по своей доброте подарила стране. Строились новые огромные казармы из красного кирпича, столовые, гаражи и ангары. Время от времени два-три офицера из строительной службы армии попадали в тюрьму за то, что чересчур много хапнули. В часы прогулок на дворе и «парада горшков» лектор Карелиус встречался с подтянутыми полковниками и старшими лейтенантами. Они придавали особый стиль тюремной жизни. Шагая по-военному, в ногу, несли они по коридорам свои горшки. А на воле военное министерство публиковало призывы о пополнении командного состава, чтобы таким образом возместить довольно значительные потери, понесенные армией в мирное время. Работы на открытом воздухе зимой так и не прекращались. За городом, где после оттепели зазеленели озимые хлеба, кое-где начали цементировать поля. Сотни гектаров земли залили цементом для авиабаз, и тысячи гектаров были расчищены и подготовлены для тиров и учебных плацев. Были разрушены хутора и хозяйства хусменов[63]. Дома снесли, деревья свалили, сады выровняли. Крестьянам не по душе пришлись эти нововведения. Они считали, что землю надо возделывать, а не цементировать. Всю жизнь они осушали почву, унаваживали ее, им никогда и в голову не приходило, что ее следует заливать цементом. Зато подрядчики зарабатывали на этом деле много денег — те самые подрядчики, которые строили базы и аэродромы для немцев. Теперь они строили военные базы для американцев, их так и называли — «базники».