До вечера я спокойно работала, ужин у Максимовых прошел без моего участия, и только после объявления отбоя в своем фамильном дурдоме подружка снова пришла ко мне.
— Вот. — Она положила передо мной исписанный тетрадный листочек и скромно отступила.
— Что это? — спросила я, не спеша переключать внимание с собственной рукописи на чужой манускрипт.
— Это для нашего нового произведения.
— Нашего?
Я обернулась и иронично посмотрела на нахалку поверх очков.
Обычно наши с ней общие произведения имеют вид лаконичных сценариев безумных авантюр, в авторстве которых не всегда хочется признаваться, потому что это может быть уголовно наказуемо.
— Ну, ты ведь обещала, что позволишь мне написать стихи для твоего (тут подружка тактично акцентировала правильное местоимение) нового романа в стиле фэнтези!
— А-а-а…
Я действительно обещала ей что-то такое.
Вообще-то я и за фэнтези взялась лишь для того, чтобы угодить подружке, обычно я пишу детективы.
Я поправила очки и прочитала с листа:
— Водица, водица, умой наши лица! И руки, и ноги, и две ягодицы!
Тут глаза мои сделались едва ли не больше, чем очки. Я обмахнулась бумажкой и очень кротко спросила:
— Ира, это что?
— Это рифмованный заговор, — охотно объяснила поэтесса. — Он усиливает эффективность применения живой воды.
— Здорово. — Я почувствовала, что и сама не прочь хлебнуть чего-нибудь живительного: Иркино творчество сразило меня наповал. — Уж зарифмовала, так зарифмовала!
— Судя по тону, тебе не нравится, — заволновалась подружка. — Давай критикуй, что не так?
— Это чей текст?
— Я же сказала — мой!
Ирка горделиво выпятила грудь.
— Меня не авторство интересует, я спрашиваю, кто это говорит?
— Э-э-э… Эльф!
— Местоимение во множественном числе.
— Тогда-а-а… Два эльфа!
— Они что, инвалиды? У двух нормальных эльфов на двоих было бы четыре ягодицы, а не две!
— Э-э-э… Это всего один эльф, но принадлежащий к королевскому дому! — нашлась подружка. — Точно, он эльфийский принц, а августейшие особы ведь говорят о себе в третьем лице: «Мы, Николиэль Второй»!
Она не удержалась и показала мне язык — вывернулась, хитрюга.
— А что за беда у его высочества Николиэля с физиономией? — не успокоилась я. — Судя по тексту, у него их две? Не лицо, а лица? Так бывает? Скажи мне, как знаток и ценитель фэнтези, я-то мало в жизни видела эльфов как нормальных, так и не очень.
— Ну, даже не знаю… Но ведь был же двуликий Янус? — удачно вспомнила Ирка.
— Он был совсем в другой мифологии!
— Придира!
Подружка почесала в затылке карандашом, подумала, потом потянулась и энергично почеркала бумажку:
— Вот, теперь у тебя не должно быть претензий.
— Водица, водица, умой наши лица! И руки, и ноги, и ВСЕ ягодицы! — прочитала я вслух и подняла на поэтессу страдальческий взгляд.
— Ну, что опять не так? — рассердилась подружка. — Теперь это заговор коллективного пользования, на неограниченное количество лиц и ягодиц! Хоть для большого сводного хора Эльфийской армии и флота!
— Максимова! — взвыла я. — Ты издеваешься?! Какое еще неограниченное количество ягодиц?! У меня уже есть в сюжете одна задница, напоминаю, на первой же странице выписан беспорточный маньяк, и я не могу до бесконечности увеличивать удельную массу филея, это же фэнтези, а не порно! Мой редактор — интеллигентная женщина с тонким вкусом, она нипочем не пропустит такое безобразие!
— Да?
Ирка погрустнела.
Понимает, что с редактором не поспоришь.
Особенно с интеллигентным.
Иного интеллигентного редактора даже трехэтажной руганью не проймешь, он профессионально игнорирует суть и фиксирует слабые звенья словесных конструкций.
Как-то в сердцах я честно, не выбирая выражений, высказала одному весьма интеллигентному редактору все, что думаю по поводу беспощадной эксплуатации издательством писателя, так знаете, как он отреагировал? Искренне восхитился: «Надо же! Настоящий шестистопный мат!» А гонорар мне так и не повысил.
— Да, — сухо подтвердила я.
Подружка взяла беспощадно почерканную бумажку и, повесив голову, побрела к двери.
С порога спросила еще:
— А эротику ты писать не планируешь, нет?
— В ближайшее время — нет, не планирую, — сказала я так, чтобы не лишить ее надежды уж вовсе.
— Спокойной ночи, — уныло изрекла непризнанная поэтесса и понуро побрела к выходу.