— АВЕ, ПРЕФЕКТ! — громогласно вторит гвардия. И многие эквиты плачут на этих словах.
— Аве, Рим! — ору я, прежде чем рвануться в последний бой префекта Луция.
«Дубный! Жги!»
Поле вокруг превращается в безумие — камни взлетают в воздух, словно разъярённые звери, огонь клубится со всех сторон, как живое, ревущее существо. Дубный размахивает руками, создавая вокруг нас круг из пылающих валунов и жара, запирая меня в этом пекле.
И тут, без единого звука, прямо в огненное пекло проскальзывает Ледзор, укрытый ментальной невидимостью. Ни один римский сканер не сможет засечь морхала. Под мышкой у него — обугленный труп Луция, бережно сохранённый для этого финального акта. Одиннадцатипалый бросает тело мне под ноги и коротко кивает, дескать, пора убираться.
Дубный открывает коридор в огненной стене. Я бросаю последний взгляд на этот горящий хаос, чуть усмехаюсь и, бесшумно отступая вместе с Ледзором, оставляю позади «последний след» префекта Луция — обугленный труп. Всё выглядит безукоризненно: обугленная плоть, согнутые, словно в последнем мучительном движении, руки. Никто не усомнится в его «смерти». Даже если кто-то рискнет проверить, ДНК-тест подтвердит кончину.
— Хрусть да треск! Ну и жарень там! — выдыхает Ледзор, стоит нам оказаться за бронемобилями тавров. — Думал, что растаю. Граф, ты вообще меня слышишь?
— Не прибедняйся. Ты всё же не снеговик, а Грандмастер, — отмахиваюсь от жалоб морхала.
Дальше я наблюдаю за ареной глазами Светы. Когда пламя стихает, Дубный стоит среди тлеющих камней, словно монумент своей «победы».
Марк Антоний бросается к обгорелому телу префекта, падает на колени и, забыв обо всём, рыдает, не сдерживая себя. Затем, собравшись, он поднимается и, холодно глядя на Дубного, бросает, сдерживая рвущуюся ярость:
— Ланг ваш, но не слишком ликуйте, русские. Я вас запомнил. И однажды, когда представится случай, я брошу вам вызов, граф Данила Филинов.
Дубный лениво поправляет:
— Граф Вещий-Филинов, попрошу.
Эквит замирает, сжимая кулаки.
— Я запомнил, — кивает Марк Антоний.
Ну вот и завершилась война с римским префектом. Он погиб смертью героя, хех. Едва я незаметно устраиваюсь в бронемобиле, меня тут же встречают Камилла и Настя, сияя от радости, и обнимают так, будто я три года был в осаде. Чуть позже и Светка устраивается рядом, ухмыляясь:
— Ну что, девочки, скажу вам честно — наш муж та еще хитрая морда! —замечает она, не сдерживая улыбки. — Я хрен знает, как этот цирк сработал, но он сработал! Римляне сдались! Очуметь!
Повод для радости действительно есть. Без единого серьёзного сражения, если не считать нашей горячей стычки с Луцием в его шатре, нам удалось одолеть тысячную армию рода Авит.
Золотой дворец, Рим
Выслушав донесение, Цезарь с раздражением проговаривает сквозь стиснутые зубы:
— Какого черта этот Луций ввязался в дуэль? Он что, совсем дебил безмозглый? Что это вообще было⁈
Легат Жаворонков спокойно отвечает:
— Так уж вышло, Августейший.
Цезарь взмахивает рукой, не скрывая досады:
— Пусть Авиты возвращают Ланг! Мне всё равно, кто именно — его дети, эквиты, этот Марк Антоний, хоть кто. Главное, чтобы Ланг был возвращён!
Легат сдержанно напоминает:
— Вы понимаете, что в родной провинции префекта уже начинают нарастать протесты, особенно это чревато, если там не будет армии для поддержания порядка. Регион и так неспокойный. Если префектская армия понесёт серьёзные потери, оставшиеся эквиты захотят захватить земли тех, кто будет ослаблен. Это грозит большими волнениями. А у нас, под Римом, остаётся три сотни тавров. Может, имеет смысл заключить договор с Филиновым и договориться, чтобы он увёл хотя бы их обратно в Россию?
Цезарь с минуту молчит, явно раздумывая, затем тяжело вздыхает и произносит:
— Ладно… чёрт с ними. Временно пусть Ланг остаётся у русских.
Мы празднуем победу в ресторане «Ланга» при винном заводе. Я сижу за столом в окружении жён и Насти, настроение у всех просто отличное. Ледзор с Булграммом тоже здесь. Ледзор угощает Великогорыча русской водкой, которая каким-то образом нашлась даже в этом ресторане.
— Хрусть да треск! Всякую водку пробовал, — рассказывает Ледзор, держа рюмку, — финскую… немецкую… но русская, — он поднимает рюмку в воздух, — она всё-таки лучшая! Вздрогнем!
Я, довольный, размышляю, что осталось всего пару дней на всякие формальности и регистрацию завода с прилегающим городком — и можно будет возвращаться в Невинск.
Светка поднимает бокал, глядя на меня с легким возмущением: