— А я уж думала, щель где-то дует, — нескладно, но верно выразила чаяния и отчаяние всего благородного собрания боярыня Серапея.
— Нет, Серапеюшка, — угрюмо отозвался мужской голос из темноты, тихий, но недостаточно, чтобы не быть услышанным лидером подземного отряда. — Мы тут, видно, помирать останемся. Сколько уж обошли — поди, весь Белый Свет за то время, что мы тут бродим, обойти можно было. Ан, нет. Нету входа, нету выхода. Надо было там, где мы в первый раз в коридор прокопали, в другую сторону идти. Говорил же я, так ведь кто меня тогда слушал…
— Надо было, батюшка, надо, поди… — завздыхала Серапея. — А и щего теперь думать про это… Шмерть — так шмерть… Вще там будем, рано ли, пождно ли…
— Так ить, бабушка, лучше поздно, чем рано…
— Так ить, Ларишка, лучше лечь да помереть шпокойно, чем вот так как черви дождевые под жемлей вщю жижнь полжать…
— А и ляжем да помрем скоро, — пробурчал боярин Порфирий. — Еды у нас осталось на раз, если понемногу — на два…
— На какое два, боярин Порфирий, имей совесть! — взмолилась Конева-Тыгыдычная. — Котенок двухмесячный больше за один присест съедает!..
— Эх, котенка бы сейчас сюда… — облизнулся невидимо во тьме боярин Демьян. — Или щенка…
— Зачем, дядя? — недопоняла Наташа.
— Кхм… — смутился тот. — Животных уж я больно люблю, племяшенька…
— Особенно с гарниром, — фыркнул за спиной молодой боярин Артамон. Но получилось у него почему-то не так насмешливо, как ему бы хотелось. По-видимому, копченая на нефтяном костре чудо-юдина явно не стояла в списке и его любимых блюд.
— Экие вы, мужечины, озорники, — вздохнула Арина, сглотнула голодную слюну и тяжело оперлась на руку Артамона.
— Хватит уже про еду, — сурово прицыкнул на подопечных граф. — Договаривались ведь. И помирать вы тоже рано собрались. Выберемся еще мы на свет белый, поглядим, какое оно есть — солныш… ой!
— Что?
— Что случилось, граф Петр?
— Стена! Я только что наткнулся на стену! Эта проклятая лампа не освещает и на шаг вперед! — в бурной радости Рассобачинского зазвенела, перекрывая все другие эмоции, сумасшедшая нотка. — За этой стеной определенной что-то есть! Я чувствую это! Я знаю!..
— Стена?
— Какая стена?
— Кирпичная?
— Каменная?
— Деревянная? — с обреченной надеждой предположил кто-то.
— Штеклянная! — фыркнула старуха.
— Сейчас погляжу… — граф зашарил по неровной поверхности грязными мозолистыми руками, словно перешедшими от его отца-углежога по наследству вместе с золотом из той шальной лесной речки. — Каменная! Кладка, вроде, крепкая, но не крепче нас!
— Не крепче!
— Все равно, что стекло!
— Пыль!
— Мусор!
— А вот сейчас мы ей покажем удаль молодецкую!
— За две минуты расколошматим!
— Налетай, родовитые!
— Да что б вы без меня делали, боярин Никодим!..
— Раз-два!..
Встреть беглецы сейчас под землей Елену Прекрасную с лукошком пирогов и кувшином кваса, они вряд ли обрадовались бы ей больше, чем этой холодной, негостеприимной стене, первой стене за столько дней.
Где стена — там люди. И теперь они не позволят увести себя в сторону такому пустяку, как кладка толщиной в дворцовую стену, если она вдруг снова встанет между ними и белым светом.
Ну, стенка — берегись.
Как и ожидалось, обреченная с самого начала стена пала под неловкими, но упорными ударами сливок лукоморского общества, обрушив с треском и хрустом еще что-то на той, неизведанной пока стороне.
По коридору, забивая вонь горящей нефти, моментально распространился неземной аромат, от которого перехватывало дыхание и слезы счастья выступали на покрасневших от дыма и копоти глазах — дух молодой квашеной капусты.
— КАПУСТА!!!..
У бедной стенки не было ни единого шанса. Она обрушилась под напором бояр, силы которых необъяснимым образом удесятерились, и сторонний наблюдатель подумал бы, что это был какой-то волшебный запах, и был бы прав.
Растоптав впопыхах светильник-коптильник, но даже не заметив этого, бояре ворвались в оказавшееся беззащитным перед их натиском помещение и огляделись.
Что с лампой, что без нее — не было видно ровным счетом ничего — но запах!.. Этот запах!..
Он вел, он манил, он зачаровывал почище заклятий Чернослова, и не было сейчас ни единого человека среди бояр, кто согласился бы отступить и за все сокровища мира[10].
Побросав орудия взлома, изголодавшиеся по нормальной человеческой пище люди бросились вперед, вытянув дрожащие от нетерпения руки.