– Успокойтесь! Яковлев человек умный, простит невежеству; только посмеется с товарищами, передразнит этого барина на сцене. А вот есть у нас беда посерьезней!
– Что у вас, что? – встрепенувшись вдруг и забывая свою досаду, заговорил Ломоносов и, спрашивая, участливо подсел ближе к Шувалову.
– Как кажется, нам готовится война, – проговорил Шувалов, наклонившись к Ломоносову. – Нет возможности избегнуть ее! Прежде намеренно старались восстановить императрицу против короля прусского, – это были партии… А теперь король прусский сам неожиданно делает захваты, и нам нельзя избежать войны: мы обязательно должны помогать нашим союзникам – австрийцам.
– Война – зло, зло абсолютное! Но если обстоятельства вынуждают, то так и быть: открывайте войну против личного врага моего, Фридриха! Я не забыл ему, как он завербовал меня силой в солдаты своей армии, когда я спасался от долгов и бежал из Марбурга в Голландию, чтоб морем проехать в Россию и начать работать на родине. Ведите войну, коли так нужно, но не забывайте нашего новорожденного университета! Выхлопочите вы для русского народа…
– Мы обговорим все это в другое время, – прервал с улыбкою Шувалов. – Обо всем перетолкуем, долго переговорим! – уговаривал он вспыхнувшего Ломоносова. – А теперь прощайте, надо исполнить обещанное и спешить к нашей генеральше. Ведь вы знаете, кто эта генеральша? Это недавно вышедшая замуж фрейлина императрицы, Анна… – Шувалов остановился на минуту, готовясь произнести ее фамилию.
– Харитонова?.. – невольно подсказал Яковлев в волнении.
– Анна Ефимовская, – поправил Шувалов, – она вышла замуж за генерала Глыбина.
Шувалов сказал еще несколько ласковых слов и дружеских увещаний, обращаясь к Ломоносову, желая ему быть покойней и здоровей, ласково поклонился Яковлеву и вышел.
Яковлев стоял ошеломленный вестью о замужестве Анны: сердце у него упало. Отчего же, думал он, не радует меня эта весть? Что ж это мне так больно? Он молча сел на прежнее место против Ломоносова, собиравшего листы рукописи, которую он готовился прочесть.
Отчего бы действительно было падать сердцу Яковлева? Он не был влюблен в Анну, хотя любовался ею. Скорей это было от участия к ней: за кого вышла она, по ее ли воле свершилось это замужество? И, сверх того, он был разлучен теперь с обеими старыми знакомыми. Милый ему когда-то хутор опустеет навсегда. Ему представлялся добрый старик, теперь одинокий. Ну что же делать, говорил он сам себе, ведь и все должно проходить когда-нибудь на этом свете. Но и эта мысль не очень поддержала и утешила его; он сидел молча, в раздумье.
– Что? И ты приуныл, друг Яковлев! – сказал ему хозяин дома. – Вот мы опять одни, и оба невеселы.
Ломоносов принес графин и две рюмки и налил обе как можно полнее. Яковлев не отказывался на этот раз; он подвинул к себе рюмку и выпил ее молча. Ломоносов, напротив, разговорился, припомнив свою жизнь за границею, подробно описывая свое бедственное положение, когда он жил там, не получая вовремя назначенных на его содержание денег. Потом он припомнил юность и детство, жизнь у отца, вспомнил рыбную ловлю на Двине и на море, в рыбачьей ладье, то подымавшейся бегущими на нее волнами, то опускавшейся снова. Он говорил о дивной северной ночи. Все эти рассказы увлекли и оживили бы Яковлева в другое время, но тут он слушал безучастно; они казались ему печальны почему-то, под влиянием нашедшей на него апатии. Просидев у Ломоносова далеко за полночь, он вырвался от него, уходя от его угощения с головной болью и обессиленный! На другой день даже он не мог явиться на репетицию, за что получил выговор от начальства, – от распорядителя театра, Сумарокова, который потребовал его к себе.
– Господин Яковлев! – обратился он к нему, встречая его у себя в квартире, между тем как Яковлев входил к нему смущенный, сознавая, что он поступил беспорядочно. – Господин Яковлев! Я хочу дать вам благой совет: артист не должен избегать репетиций, это одно ложное самолюбие, ложная гордость; она мешает усовершенствованию таланта!
– Я не пришел на репетицию не из гордости, а по болезни, господин Сумароков. Вчера вечером я засиделся у Ломоносова и вернулся от него с головною болью.
– А-а! Теперь я все понимаю! Михаил Васильевич пил и заставлял вас пить вместе с ним. Прошу вас, посещайте как можно реже такие компании. Он приобрел уже предосудительную привычку к вину и может сообщить вам такую же привычку!
– Я давно не позволяю себе лишней рюмки, знаю, что для актера это может испортить дело и не идет. Но вчера мне было так не по себе и тяжело на душе, вот я и…