– Когда же мы едем в деревню? – спросила она генерала, когда они сидели вдвоем за утренним чаем в своей уютной столовой.
– Тетушка вышлет нам лошадей в конце мая, недели через три; она же вышлет и денег на это путешествие; иначе… нам трудно будет справиться.
– Так у тебя недостает денег? – спросила удивленная Анна.
– Надо сказать тебе всю правду, душа моя, что у нас уже давно большой недостаток в деньгах. В деревне были неурожаи, подошли плохие года, и другие были неудачи по хозяйству. Мы в последние годы так мало получали денег из деревни от тетки, что должны были войти в долги, чтоб не изменять свой образ жизни. Теперь я решаюсь признаться тебе, потому что я часто боялся, чтоб все эти вести не дошли до тебя стороною.
– Так вы лучше бы сделали, если бы давно сказали мне обо всем! – проговорила Анна с горячностью. – Я бы не тратила денег попусту, и давно мы могли уехать в деревню. Удивляюсь, что вы все скрывали от меня! А я не могла придумать, что за причина тому, что вы давно ходите пасмурным! В какое положение вы меня ставили! Вы позволяли мне проматывать ваше состояние и не остановили меня хоть бы одним словом! Как обидно, что вы поступали со мной таким манером! Что же вы думали обо мне?..
– Тут нет ничего обидного, ровно ничего! – уговаривал генерал жену. – Молодость всегда любит повеселиться, неужели я должен был жалеть денег! Да и долог ли век наш? Я человек военный, нынче жив, завтра убьют меня в армии, – так стоило ли беречь деньги?..
– Нет, уже это не молодость причиною, это была бы глупость моя, проматывать ваше! Да и нечестно! – горячилась Анна, принимаясь плакать. – Мои деньги у отца не тронуты, возьмите мое приданое, заплатите долги…
– С какой стати буду я тратить ваше добро? Вы еще так молоды, вам еще долго жить впереди, – с чем же вы тогда останетесь? Я ваше берегу.
– А свое бросаете для меня! Что обо мне другие говорить будут! Что я безумная, что я трачу ваше состояние на свои прихоти! – Анна закончила свою горячую речь слезами и всхлипываньем.
Генерал зашагал по комнате, озадаченный, не зная, чем унять этот припадок женской слезливости. Недаром и боялся он этого объяснения, но и ожидал такого взрыва, – только, правда, он не ожидал, что взрыв этот будет выходить из других соображений и другого источника. Он вызван был деликатностью и честным чувством Анны, не желавшей пользоваться легкомысленно его имуществом; взрыв этот обнаружил ее гордость и щекотливость в этом отношении. Это нравилось генералу, это была новая хорошая сторона в жене его; но все же это кончилось слезами, которых он не любил, и он тем более жалел плачущую Анну, что уважал причину ее слез. Несколько раз пройдя по всему дому, измерив зал своими шагами, генерал направился обычным путем в детскую и вернулся оттуда с ребенком на руках. Он не придумал ничего нового, – это было всегдашнее его оружие: «Анна! Возьми, пожалуйста, девочку; она потянулась ко мне на руки, а держать ее я не умею! Кажется, и она собирается плакать…»
– Ты напрасно разбудил ее, – сказала Анна, приостанавливая слезы.
Муж между тем смотрел на нее пытливым взглядом своих мягких серых глаз, желая угадать, удастся ли на этот раз маневр его? Кажется, он удается… Она уже начала говорить с ним на ты, это был признак миновавшей тучи: вот жена отерла глаза платком и протянула руки к ребенку.
– Возьми, возьми ее! Славная девчонка какая! – говорил генерал, передавая ребенка, краснощекую девочку с густыми бровями отца.
– Славная девочка, – согласилась Анна, – а все же глупо было скрывать и болеть! – прибавила она, уже примиренная.
– Так решено все; едем в деревню, покончив тут все дела! – заговорил генерал бодро. – Ну, прощай, пока, – прибавил он, целуя Анну в щеку. – Иду за отпуском в канцелярию.
– Я сегодня же буду укладывать вещи, – проговорила Анна, вставая и унося полусонного ребенка.