Ответ был такой:
«Письмо брата Сильвестра получено и прочтено мною. Не осуждаю его и молю Бога: да не взыщет на нем заблуждений его! Господь принял меня в число служителей Его и дал мне прозреть в Царствие свое: Он уже положил преграду между мною и суетным миром, и я не преступлю ее – вовеки! Да пошлет Он вам свое благословение и да укрепит шаги слабых на пути к Нему, являя им величие Свое. Да не лишит Он заблудшихся покоя душевного и блаженства будущей жизни.
Сильвестр получил это послание Ольги на хуторе ее отца, где он жил, ожидая ее ответа. Письмо ее было передано Сильвестру сержантом, отцом Ольги; отец не знал содержания этих писем, но грустно смотрел на пакеты, уверенный, что ничего радостного для него из этой переписки не последует. Сильвестр простился с ним и в ночь отправился с хутора в дорогу. Он шел пешком всю ночь, с тоскою на сердце, следя за звездами, которые совершали путь свой, поднимались в небе и снова спускались, закатываясь за горизонт. Он старался успокоить свою совесть мыслью, что у Ольги не было раскаяния в принесенной жертве и на душе ее светло и тихо, как на раскинувшемся над ним своде небесном, освещенном славою созданных Господом миров! Ходьба утомила его, к утру похолодало, и он просил пустить его отдохнуть в первой попавшейся избе. На следующий день он продолжал свое путешествие, исполненное всяких трудностей и лишений, направляясь по дороге в Москву, где целью его было пристроиться преподавателем при Заиконо-Спасской академии.
Таковы были письма, переданные Стефаном Яковлевым, и он не узнал о том, что происходило вследствие этих писем. С тех пор прошло несколько лет, которые он счастливо прожил в Петербурге, играя уже в публичном театре, учрежденном там. На сцене публичного театра начинали появляться актрисы, и женские роли не все уже исполнялись мужчинами, как это делалось прежде. Стефан убеждал жену свою, Малашу, поступить на сцену; это удалось ему после долгих упорных трудов. Ей трудно было выучиться читать, и особенно читать роли переписанные; поэтому Яковлев всегда должен был помогать ей учить роли; наконец он был вознагражден ее удачною игрою в некоторых ролях. Но не более года пробыла на сцене жена Яковлева. Было ли это влияние климата или возбужденное состояние нервов вследствие разнообразных перемен в ее жизни и умственной работы на сцене, – только у нее возвратились болезненные припадки страха и слабости. Она впадала в такое состояние иногда на целые недели и должна была оставить сцену. Яковлев перешел на Московский театр, недавно открытый под управлением Сумарокова, который и принял его охотно. В Москве Стефан Яковлев надеялся при лучшем климате и покойной жизни восстановить здоровье жены. Не без сожаления покинул он Петербург, где получил окончательное образование и где упрочилась за ним слава артиста; жаль было покинуть знакомых, дом Ломоносова и учеников академии, с которым делился умственными интересами. Ломоносова он считал образцом хорошего человека и деятельного ученого, который работал в разнообразных сферах науки и вел борьбу за просвещение русского человека. Уже появилась его грамматика, статьи по русской истории и по изучению естественных наук. Он вырабатывал и шлифовал русскую речь по знакомым образцам языков древних и по образцам народных былин. Появились уже новые писатели и новые пьесы для сцены, и стихи Сумарокова уже казались тяжелы, речь его неясна сравнительно с новейшей конструкцией речи молодых талантов, только что появлявшихся. Оглядываясь назад и сравнивая, Стефан Яковлев видел с отрадным чувством, как преобразовывалась родина: открывались театры, гимназии и университет. Зарождалась новая жизнь и возможность образования.
После переезда в Москву жена Стефана поздоровела на время, но вслед за тем болезнь ее усилилась. Она признавалась Стефану, что век не простит себе, что поступила на сцену, что все считают за грех переряживаться и представлять из себя Бог знает какие лица! «Грех и тебе быть актером, – говорила она, – и не погибла бы еще душа твоя от такого занятия!» Стефан не мог победить в ней предрассудков, тем более что это было общее народное воззрение в то время! Все это мучило и тревожило ее сильнее под влиянием болезни. У нее начались галлюцинации; она то защищалась против людей, бросавших ее в Волгу, то видела она скачущих башкир или прогоняла калмыка, дарившего ей отрубленное ухо первого ее мужа. Она видимо таяла, болезнь длилась недолго, и через несколько недель ее не стало! Яковлев потерял в ней все, что называл своим, единственное родное ему лицо, вполне любившее его! Он чувствовал себя осиротелым и разбитым и начал охладевать к театру.