Между тем наступал конец знаменательного 1761 года, принесший много бед России. Продолжительная война с Пруссиею томила общество. Блистательные победы сменились необъяснимыми неудачами: носились слухи, что Фридрих Великий умел составить себе дружескую партию в России, и под влиянием ее остановились русские войска и отступали после всех побед! Все это подкашивало здоровье императрицы Елизаветы, и без того изменявшее ей. Приняты были новые меры для поправления дел: последовала перемена фельдмаршалов, отозван был Апраксин, возникли процессы вследствие подозрения в покровительстве королю прусскому, и удален был от двора всесильный до того времени канцлер Бестужев. Нельзя было вознаградить понесенные потери в войсках и денежных тратах, но слава русского оружия снова поднялась.
Всеми любимой русской императрице Елизавете не суждено было радоваться новым победам, в декабре 1761 года привычное веселье сменилось в Петербурге глубоким трауром: Елизавета скончалась после двадцатилетнего царствования, в продолжение которого Россия забыла прежние невзгоды и привыкла к другой жизни. Все чувствовали себя осиротелыми, будущее снова оделось туманом, в настоящем слышался общий плач!
По случаю траура на целый год закрыты были театры. Яковлев тосковал без занятий и пробовал поступить в преподаватели при Московской академии наук; для этого он искал знакомства с профессорами академии. Когда Яковлев в первый раз отыскивал здание академии, ему указали Спасскую школу, как называли ее жители Москвы на своем ежедневном наречии. Она помещалась при Спасском монастыре и существовала со времен царя Федора Алексеевича. Никому не известный в монастыре, Стефан пришел и назвал свое прежнее имя Барановского; он просил настоятеля указать ему кого-нибудь из преподавателей академии, у которого он мог бы найти поддержку. Настоятель посоветовал ему обратиться к преподавателю греческого языка, всегда готовому оказать помощь нуждающемуся, и указал ему квартиру. Стефан взошел по небольшому кирпичному крыльцу в сени и постучался в дверь скромного жилища профессора. Удивление его было так же велико, как неожиданна была встреча, когда на пороге двери показался перед ним Сильвестр Яницкий! Стефан отступил на несколько шагов; им овладело странное чувство робости. Сильвестр стоял спокойно, всматриваясь в Стефана.
– Вы ли это, Стефан? – спросил он кротко и просто, и в звуке его голоса Стефану послышалось что-то примиряющее.
– Если позволите потревожить, у меня есть просьба… – начал Стефан, обращаясь к Сильвестру, как к чуждой ему личности.
– Войдите, – сказал Сильвестр, – если вы не совсем забыли старого товарища, то поверите, что ему приятно будет исполнить вашу просьбу!
Сильвестр смотрел открыто, искренний и печальный тон его затрагивал старые воспоминания Стефана; но он сдерживал себя недоверчиво! Перемена в наружности Сильвестра также его тронула: Сильвестр казался болезнен, и кости высокого лба обрисовывались еще резче прежнего; только голубые глаза светились по-прежнему привлекательно, они выкупали и впалые щеки, и реденькую, рыжеватую бородку.
– И вы переменились, Стефан, – сказал Сильвестр вглядевшись и с участием в старого знакомого.
– Я перенес большое горе: я был женат и овдовел…
Сильвестр подошел к нему еще ближе, нерешительно протягивая руку, Стефан не выдержал и с прежней горячностью обнял Сильвестра. Оба они прослезились, потом с улыбкой всматривались друг в друга.
Когда старые знакомые сидели уже в приемной комнате Сильвестра и передавали друг другу впечатление неожиданной встречи, из соседней комнаты выглянула молодая, миловидная женщина.
– Я ведь женат, – сказал Сильвестр, – жену мою зовут Ольгой, – прибавил он. – Она дочь небогатого священника. Что же касается… Ольги, дочери сержанта Харитонова, – заговорил он отрывисто и потупясь, то она приняла пострижение и назначена будет игуменьей монастыря в Новгороде. Это знаю я… от сержанта Харитонова… Останьтесь у меня, Стефан! Мы выпьем чаю вместе, поговорим, потом пойдем на мою обыкновенную вечернюю прогулку.