– Мы в саду работаем и по лесу бегаем. Я весь лес обходила и все тропинки знаю! – ответила Паша за сестру, с живым интересом передавая деду о том, что составляло всю радость ее жизни.
Дед слушал ее с усмешкой; а Степанида зарумянилась и дергала сестру за рукав, испуганная ее чистосердечной болтливостью.
– Мы стараемся помогать во всем матушке и в лес с ней ходим за грибами… – проговорила она, поправляя слова сестры.
– То хорошо, боярышни, что вы матушку слушаетесь… – похвалил дед, выслушав Степаниду.
– Мы ей покорны, как Бог велел к родителям быть покорными. Слово Божие исполнять надо! – продолжала речь свою Степанида.
Ирина Полуектовна уставилась на нее глазами, снова удивляясь ей. Как-то чудны были ей эти речи, такие строгие и произносимые ребяческим голосом Степаниды. Деду они нравились. «Речиста, – думал он, – но говорит умно».
– А с сестрою в ладу живете? – спросил он снова старшую боярышню.
– Отчего же нам не ладить? Она еще ребячлива; да если и сшалит порою, – с нее нельзя взыскивать, – отвечала Степанида, снисходительно улыбаясь. – И каждому человеку Бог прощать велит! – прибавила она уже серьезно, глядя в глаза деду.
– Так ты и со всеми в мире живешь, Степанида Кирилловна? – спрашивал дед.
– Где мир – там и Господне благословение, – ответила девушка, задумчиво глядя перед собой.
– Ты, видно, их учишь слову Божию? – сказал дед, обратившись к Ирине Полуектовне и, видимо, довольный.
– В церкви они часто бывают; и Степанида крепко запоминает, что там слышит, – смущаясь, отвечала Ирина Полуектовна, сама не понимая, откуда развилась в дочери такая набожность.
Но мамушка Игнатьевна, стоявшая у входной двери, еще более вслушиваясь в разговор, думала: «Как бы чего и лишнего не сказала наша Степанида Кирилловна! Не прочувствовал бы дедушка, откуда в ней оно».
– Что же ты задумался, Алеша? – обратился к сыну Стародубский. – Вынимай гостинцы дедушкины, наделяй боярышень.
Молодой боярин вынул из дорожных сумок круглые лубочные коробки и ящики с пряниками, леденцами и сушеными фруктами, закупленными в Макарьеве.
Он открыл большую коробку с леденцами и пряниками, подошел было наделять боярышень, но Паша, шаловливо приподняв вдруг свои черные брови, с чуть заметной улыбкой подтолкнула вдруг всю коробку снизу и вышибла ее из рук неловкого мальчика. Он на минуту смутился, но тут же рассмеялся и бросился подбирать рассыпавшиеся на полу пряники; вместе с ним подбирали обе боярышни, и на помощь им сунулась и мамушка Игнатьевна; меж тем как старые бояре смеялись неловкости Алексея, не подозревая, что это были проказы Паши. Кроме сластей, боярин Савелов привез внучкам материй на шубки и хорошие четки янтарные из монастыря. Оделив внучек, он любовался их радостью и еще раз поцеловал их на прощанье и допустил их к руке.
– Уходите теперь, Господь да хранит вас! А нам позволь, Ирина Полуектовна, отдохнуть, и пора в путь-дорогу.
Ирина Полуектовна указала на комнату, где было все приготовлено для отдыха посетителей. На широких лавках разложены были пуховики с большим числом подушек в изголовьях, все было наряжено, – как выражались тогда, – камчатными наволоками и шелковыми штофными одеялами. Много вещей пришлось на это время вынуть из заветных сундуков, где Ирина Полуектовна хранила много ценных вещей, несмотря на свое стесненное положение и безденежье, чтобы передать их своим дочкам со временем. Перед отъездом гостей, после того как стороживший их пробуждение Ларька подал им кувшины с брагой смочить пересохшее во время сна горло, – боярин Ларион Сергеевич Савелов потребовал к себе племянницу Ирину Полуектовну и долго толковал с ней. Она сидела несколько поодаль от дяди, выслушивая его речи, совершенно растерянная, и не знала – горевать ли ей или радоваться. Ларион Сергеевич, дед и опекун детей ее, требовал и увещевал ее переехать к нему на житье на Ветлугу в его вотчину Городки, с семьею и слугами, которых найдет для себя необходимым взять с собой.
Отказать дяде в его просьбе было невозможно, по закону он мог распорядиться как хотел, а он только слезно просил Ирину Полуектовну не оставить его в одиночестве и принять под надзор свой внуков его, детей уехавшего на войну сына, – и Ирина Полуектовна на все согласилась!
Проводив бояр, долго стояла она на крыльце в раздумье и собиралась с мыслями, как сообщить ей все дочерям и Игнатьевне.
Обе дочки были меж тем в лесу, не ожидая, что посетители пустятся в дорогу засветло и нагонят их на лесной, узкой дороге. Боярышня Степанида, заметив их рыдван, поспешила сойти с тропинки и укрылась в чаще леса, а Паша осталась на месте и радовалась, что пришлось увидать весь поезд бояр, лошадей и сопровождавших их верховых. Стоя в стороне от дороги, она еще раз поклонилась дедушке и, смеясь, кивнула кудрявой головкой и боярину Алексею, сидевшему в повозке, ехавшей за рыдваном. Ее большие, светившиеся глаза точно дразнили Алексея; он вспомнил про ее проказы с коробкой пряников.