Но и много позже, когда приходит привычка к пышности и распорядку московских торжеств, де Брюин словно не может сосредоточиться на «мертвой натуре» — архитектуре города. Для него это всегда впечатления разрозненные, неожиданные, подчас ошеломляющие.
Разве можно себе представить что-нибудь великолепнее игры солнца на золоте московских куполов, когда на них смотришь с высоты колокольни Ивана Великого! Правда, де Брюин верен себе — он и здесь успевает добавить, что церквей вместе с часовнями в Москве считается шестьсот семьдесят девять, а монастырей двадцать два и что сам Иван Великий построен еще при Борисе Годунове и это с него упал самый большой колокол, отлитый русскими мастерами.
Или вид Москвы с Воробьевых гор! Отсюда де Брюин по совету самого Петра рисовал, устроившись на верху Воробьевского дворца, панораму города и не мог не отдать должного его размаху. А дворец этот, добавляет он, деревянный, двухэтажный и такой большой, что только на первом этаже он насчитал сто двадцать четыре комнаты, не меньше должно быть и на втором. Живет же здесь летом любимая сестра Петра, царевна Наталья.
Впрочем, такой размах домов в Москве быстро перестал удивлять. Чего стоит один дом Лефорта на Яузе — громадное каменное здание «в итальянском вкусе» с превосходно обставленными комнатами и фантастическим количеством серебра. «Там стояли два громадные леопарда, на шейной цепи, с распростертыми лапами, опиравшимися на щиты с гербом, и все это было сделано из литого серебра. Потом большой серебряный глобус, лежащий на плечах Атласа из того же металла, и, сверх того, множество больших кружек и другой серебряной посуды. И в то же время строится колоссальное здание Арсенала в Кремле, а на Красной площади, напротив Никольских ворот, закончен городской театр — «Комедийная хоромина». За актерами дело не станет. Труппа уже прибыла из Гданьска и начала давать спектакли на первых порах в доме Лефорта.
А чего стоит зрелище царского выезда на улицах Москвы: «Царь впереди всех ехал на величавом черном коне. Платье на нем было из золотой парчи, самой великолепной: верхний кафтан был испещрен множеством узоров различного цвета, а на голове у него была высокая красная шапка, на ногах же желтые сапоги. Конь его в богатейшей упряжке покрыт был прекрасным золотым чепраком, а на передних ногах его блестели серебряные кольца шириною в четыре пальца».
Но все это для де Брюина как бы частности. Предметом его подлинного интереса очень скоро становится повседневная жизнь, начиная с обычая оставлять в доме, из которого уезжаешь, хлеб и сено — пожелание благополучия новым жильцам, вплоть до манеры шить, надевая наперсток на указательный палец и придерживая полотнище ткани не коленями, а большими пальцами ног, или красить пасхальные яйца в самый любимый москвичами цвет «голубой сливы».
На огородах и торгах
Конечно, можно было сказать о Московии и так, как безымянный автор рукописной Космографии XVII века: большой здесь «достаток и много родится яблок, грушей, вишен, дынь, огурцов, тыков, арбузов и иных всяких ягод». Но разве де Брюину этого достаточно. Он без устали колесит по подмосковным дорогам, заглядывает в огороды и сады, приценивается на торгах — сколько, почем, как на вкус. Он не прочь побывать и в погребах — что запасают, как и надолго ли хватает.
Ягоды? Больше всего в подмосковных лесах костяники. Едят ее с медом, едят и с сахаром. Готовят из нее похожее на лимонад питье, которое особенно полезно при горячке: снижает жар. Много под Москвой земляники, но куда больше привозят на торги брусники.
Эту ягоду готовят только впрок — заливают водой, подмешивают сахар или мед и употребляют как питье. Пожалуй, это основное, что приносят к столу московские леса, остальное — огороды.
Впрочем, под огородом понимался и плодовый сад. Садом же назывался только цветочный, а было таких слишком мало и у слишком богатых людей. Вспоминает де Брюин сад в голландском вкусе в Сетуни у Данилы Черкасского. У других он не видел ни хитро нарисованных клумб, ни стриженых деревьев, ни фонтанов. Зато любовь к цветам у всех очень велика: «Для русских нет большего удовольствия, как подарить им пук цветов, который они с наслаждением несут домой».
Но это для души, а вот для жизни самое главное — капуста. Хотя бы потому, что ели ее русские самое меньшее два раза в день. Так же много потребляли они, пожалуй, только яблок и огурцов. Огурцы ели и свежими, и солеными, и в меду — круглый год. Весь год не исчезали из московских домов и яблоки…
«Яблоки там разного рода хороши, — поясняет Летучий голландец, — красивы на вид, кислые, равно как и сладкие, и я видел такие прозрачные, что насквозь видны были семячки». Вот эти «наливные» и закладывались для хранения в погреба и вылеживали до нового урожая.
Плодовые деревья в московских дворах — когда они появились? Де Брюин видит Москву цветущим садом, но ведь заботились о них еще в XVI веке. Знаменитый Домострой и вовсе устанавливал особо суровое наказание за воровство и поломку в садах и огородах. Куда суровее, если за каждое испорченное — не то что сломанное! — дерево полагался штраф в целых три рубля. Хороший художник зарабатывал в день один алтын — три копейки.
Превосходны дыни, пусть чуть водянистые, зато душистые и огромные. Средний их вес достигал полупуда, и ценились они от одного до четырех алтын за штуку. Восторги де Брюина, впрочем, разделяли и другие иностранцы. Москва, именно Москва славилась своими дынями. Первые из них вызревали к началу тогдашнего августа, поздние встречались со снегом.
Секретарь австрийского посольства Адольф Лизек, побывавший в Московии двадцатью годами раньше де Брюина, умудрился разузнать их секрет: «Посадивши дыни, русские ухаживают за ними следующим образом: каждый садовник имеет две верхние одежды для себя и две покрышки для дынь. В огород он выходит в одном исподнем платье. Если чувствует холод, то надевает на себя верхнюю одежду, а покрышкою прикрывает дыни. Если стужа увеличивается, то надевает и другую одежду, и в то же время дыни прикрывает другой покрышкой. А с наступлением тепла, снимая с себя верхние одежды, поступает так же с дынями…»
И, словно предвидя недоуменные вопросы людей XXI столетия, де Брюин успевает отметить особенности московского климата — так ли уж разнящегося от наших сегодняшних дней?
«Месяц Апрель начался такою теплотою резкою, что лед и снег быстро исчезли. Река от такой внезапной перемены, продолжавшейся сутки, поднялась высоко… Немецкая слобода затоплена была до того, что грязь доходила тут по брюхо лошадям…» Летом особой жары не случалось, а в конце сентября выпадал первый снег. В начале октября наступали морозы, вскоре и надолго сменявшиеся дождями, так что, когда в середине ноября Яуза стала и на ней начали кататься на коньках, снега все еще не было. И снова «под исход года время настало дождливое… Но в начале Генваря, с Новым годом, погода вдруг переменилась: сделалось ясно и настали жестокие морозы». И так повторялось из года в год.
Измайловские царевны
Первое московское жилье де Брюина — дом одного из прижившихся в Москве голландских купцов. Нахлынувшая толпа гостей — хозяину приходится выставлять столы на триста человек. И среди них — сам Петр.
Другой купеческий дом. Те же столы на несколько сотен человек. Де Брюин ждет случай быть официально представленным царю. Случайно зашедший в комнату человек завязывает с ним беседу по-итальянски: князю Трубецкому достаточно знаком этот язык. Появляется Петр, и разговор переходит на голландский. Петру ничего не стоит служить переводчиком для остальных. И голландцу остается удивляться, с какой свободой и совершенством Петр это делает. Расспросы о Египте, Каире, разливах Нила, портах Александрия и Александретта — спутники Петра достаточно сильны в географии.