— Курва!!! — заорал Танк, пластая воздух саблей и хлопая себя по лицу.
Поляки⁈
Обдумать эту мысль я не успеваю, потому что падаю на землю. Нет, не порубленный на куски — я уклоняюсь от лопастей этого бешеного вертолета. В падении изо всех сил пробиваю двумя ногами ему в колено. Эти треклятые кандалы на моих ногах — откуда они вообще взялись⁈ — не дают сойти с места, но не приколотили ноги к земле, я могу пинаться и даже подпрыгнуть.
Хруст, поляк с совершенно уже нечленораздельным воплем падает на спину, как рушащаяся башня, открывая обзор своим товарищам. ДД взмахивает своей саблей…
Но я успеваю закончить Бодрое Слово. Да, убежать я не смогу, но на несколько секунд объективного времени я стану очень быстрым. Мне должно хватить. Должно!
Взгляд ДД, не обнаружившего меня стоящим, медленно-медленно опускается вниз. Туда, где я, уже перевернувшись на живот, втыкаю нож в горло Танка. Магия, мать ее, волшебные слова, пистолеты, сабли, а как до дела доходит — никуда без обычного ножичка…
Минус один.
У тренированности есть и свои минусы — ДД не успевает понять, что я просто-напросто не могу до него дотянуться, прибитый к месту кандалами, он подскакивает ближе, целится рубануть саблей мне по голове… Быстрый, чертяка, даже под Бодрым Словом еле-еле успеваю увернуться, вижу, как мимо моего взгляда медленно, как в слоу-мо, пролетает бритвенно-острый клинок, отточенный, отполированный, с узким долом… А следом клинок моего ножа, совершенно некрасивый, из потемневший стали, грубоватой ковки какого-нибудь кузнеца, входит под нижнюю челюсть моего противника.
Минус два.
Остается один, Проныра. Самый безобидный, но я далек от мысли, что член отряда профессиональных убийц может быть белым и пушистым. Сейчас Бодрое Слово закончится, я упаду в откате — и меня зарежет даже девочка-первоклассница.
Я отгоняю от внутреннего взгляда совершенно неуместное зрелище маленькой девочки с двумя огромными белыми бантами, в школьном платьице, белом фартучке, белых колготочках — и кривым кинжалом в руке. Смотрю на Проныру.
Далеко. Не достать.
— Пся крев! — хриплю ему в лицо, третью известную мне польскую фразу. Ну, после «Пса попьердолило» и «Бобр курва!».
Глаза Проныры расширяются, то ли в недоумении, то ли в гневе… А потом в его левый глаз влетает брошенный мною нож и понять их выражение становится совершенно невозможно.
Минус всё.
Я падаю на снег, тяжело дыша. Рядом со мной три трупа, четвертый в отдалении. Воняет кровью и паленым волосом. Сердце отчаянно колотится, никак не желаю успокаиваться. Руки дрожат так, как будто я играю на невидимом пианино… что, блин за дурацкое сравнение…
Нет, меня колбасит не потому, что я кого-то там убил — не первые и, боюсь, не последние. Не от вида трупов — во время службы в Разбойном Приказе я видел вещи и похуже, чем обгорелое лицо.
Сегодня я разминулся со смертью. Буквально чудом. Это, знаете ли, несколько выбивает из колеи. Нет, у меня бывало подобное и раньше, но раньше у меня всегда был либо какой-то план, либо все происходило слишком быстро, когда попросту не успеваешь испугаться, когда бояться некогда — нужно действовать. А сейчас, когда меня приковало к месту кандалами — я успел почувствовать мерзкий вкус бессилия перед лицом приближающейся гибели.
Мне не понравилось.
И, кстати, о кандалах — как их вообще снять? Мне как-то неохота стоять тут столбом, мало ли кто может здесь появиться. И хорошо, если случайный прохожий — даже самый предвзятый приказный не подумает, что это я коварно напал с одним ножом на четверых… ладно, еще и с двумя пистолетами… да нет, все равно в убийстве меня обвинить не смогут. А вот если придет заказчик, посмотреть, чего это его наемники так долго возятся…
Как будто отвечая моим мыслям, кандалы щелкнули и раскрылись, упав с ног.
— Амулет, — выдал свой вердикт мой часовщик, проведя узловатыми пальцами по полированной стали кандалов, — Наложены Слова, которые не дают отойти от места, где наложены на человека… ага, закрываются сами, достаточно приложить их к человеку… или просто бросить в него. Сами соскальзывают к ногам и закрываются.
Надо же, а я и не заметил, кто из банды поляков-парикмахеров… блин, каких еще парикмахеров, откуда это вдруг всплыло?… кто из них метнул в меня кандалы. Ловкие ребята… были. Чудом от них ушел. Чудом.
— Держаться не более четверти часа, потом раскрывают и спадают. Повторное использование — не ранее чем, через сутки. Польской работы.
Старик-часовщик Козьма, прозванием Первак, похоже, для меня — выгодное приобретение. Не только в часах разбирается… Хм.
— Откуда такие познания, Козьма? Ты же, вроде бы, часовщик, а не амулетчик?
— Каждый часовщик, Викентий Георгиевич, немного амулетчик. Как и каждый амулетчик — немного часовщик…
Я с подозрением посмотрел на него. Какие-то знакомые интонации промелькнули… Тувалкаин⁈ Да нет, не может быть… Тот категорически отказался служить мне, а этот сам пришел. Да и Козьма сильно постарше Тувалкаина, тот, даже с учетом заключения в подвалах Дома выглядел помоложе… да просто иначе выглядел! И все же, все же…
— Тувалкаин? — напрямую спросил я в спину повернувшегося к столу старика.
Тот обернулся. Да нет, точно — не похож.
— Каждый умелец на свете был бы горд носить имя первого кузнеца. Но я не могу сказать, что достоин его.
Ладно. Похоже, мне уже мерещится.
— Разреши заняться твоей задачей? — Козьма указал на рабочий стол, на котором в сложном, понятном только самому мастеру, порядке лежали инструменты и детали. Ах, да, я же поручил ему сделать мне карманные тиктакалки. Хотя, после того, что он показал с кандалами — можно брать его на службу, не глядя. Таких мастеров еще поискать и не найти.
— Да, занимайся. На досуге — посмотри еще вот это, что это и к чему полезно.
Я протянул старику-часовщику мешочек с амулетами, собранными мною с тел убитых поляков. Что с боя взято — то свято.
— Викешенька! — в мою комнату влетела Аглашка, — Ты жив⁈
Странный вопрос. Интересно, какой ответ на него можно дать: «Да нет, помер третьего дня»?
— Ну да.
— Куда ты сейчас собираешься?
— В домашнее переоденусь и поесть пойду.
— Постой здесь, подожди меня, я пока за топором сбегаю.
— Хорошо… за каким топором⁈
Аглашка подошла ко мне вплотную и посмотрела прямо в глаза:
— За тем, которым я сама твою дурную голову отрублю!!! Ты зачем из дома ушел? Да еще и без охраны⁈
Я обнял мою скоморошку, погладил по коротко стриженной голове. Так и не обрастает…
— Так ведь нет у меня охраны.
— Ну, сидел бы тогда дома. Знаешь же, что тебя убить хотят, — всхлипнула она мне в грудь, — Я знаешь, как испугалась, когда узнала!
Меня заколотили по груди кулачками:
— Обещай, что больше так не будешь! Пусть… вон, Ржевский по твоим делам отправляется!
— Так он и так вечно мотается туда-сюда. Да и не понимает он ничего в расследованиях.
— Настю отправь!
— Ее мне жалко…
— А меня тебе не жалко⁈
Ну вот, снова лупят…
— Я знаешь, как испугалась⁈ Мне же, если с тобой что-то случится — только одна дорога!
— В монастырь? — пошутил я.
— Дааа!!! А я туда не хочу!!!
Так. Шутка про «мужской» тут явно неуместна. Аглашка вполне серьезна.
Я наклонился и поцеловал ее в щечку:
— Ты…
В носик.
— Мне…
В губки.
— Очень…
В шейку.
— Дорога…
— Викешень…ах…ка…
Знаете, что называют «душой» на Руси? Ну, помимо собственно души. Ямочку под шеей, между ключицами. А знаете, у кого это — очень эрогенная зона?
— Вике… ах… шень… ах… ка…
В общем — меня простили.
Чем мне не нравятся здешние вилки… Да, собственно, говоря — всем. Глядя на них, понимаешь, почему этот столовый прибор так медленно входил в обиход. Два зуба, да еще и прямых, так что взять ею, к примеру, салат — нечего и пытаться, а если наколоть на нее что-то мягкое, типа, к примеру, котлеты — сразу соскользнет. Наверное, именно поэтому котлет на Руси и нет — нечем их есть.