Управляющий зашагал механическим шагом, Морозов, не читая, подписал купчую, аж перо в руках тряслось, следом — я и, наконец, шлепнул печать подьячий.
— Ну, когда я свои деньги увижу? — а ручонки-то трясутся.
— Оговоренную цену? — переспросил я, — да хоть сейчас.
И протянул вперед руку.
Морозов машинально вытянул свою, принимая, а потом уставился на то, что получил. На свою пустую ладонь.
— Что это⁈ — возопил он.
— Как что? То, что просил. Ничего.
Даже крестьянин на рынке не попадется на такой тупой развод. Все знают, что на рынке полно мошенников, правда, называют их плутами, мошенник на Руси — как у нас карманник. Так вот, все знают, что на рынке полно мошенников, обманщиков, плутов, и если незнакомец предлагает тебе купить на грош пятаков — самым правильным будет не соглашаться. Особенно — особенно! — если этот договор купли-продажи будет закреплен письменно. После этого вообще ничего не докажешь. Но даже за устными договоренностямя нужно следить в два глаза и четыре уха. Иначе плуты оплетут словами так, что продать корову за «рубль или ничего» — это еще простенькая схема. А вот купить кошку по цене коровы, да так, что сам, почесывая в затылке, признаешь, что вроде все честно. Или купить суходойную, не дающую молока, корову, потому что продавец заверил, что молока от нее «столько, что за день не выдоишь».
Даже крестьянин на рынке не попадется на такой тупой развод. Но тут же не какой-то там крестьянин — тут целый боярский сын! А то, что титул отца не заменяет сыну ни опыта, ни житейской сметки, ни мозгов — этого Морозов-средний еще не понял. Подозреваю, даже после сегодняшнего случая не поймет.
— Вот тебе холопка! Вот тебе холопка! — боярич с рычанием разорвал купчую на мелкие клочки и бросил их мне в лицо. Ну, вернее — попытался. До меня было метра три, а добросить на такое расстояние горсть бумажек не удавалось еще никому.
Обрывки купчей взлетели белыми снежинками… и собрались обратно в целый и нетронутый бумажный лист. Который спланировал по воздуху в мою сторону, да еще извернулся так, что я подхватил его, просто протянув руку. Вышло это случайно, но выглядело до невозможности круто.
С невозмутимым лицом, типа «Так и было задумано», я свернул купчую и передал ее Нафане. Морозов-средний, пыхтя, что твой бык, смотрел на меня исподлобья, но молчал. Он и сам понял, что раз купчую не удается уничтожить, значит, всё честно, цена «ничего за холопку» принята, и теперь, если он попытается отбить у меня мою покупку — получит оттиск печати на лоб. А для боярича это не просто позор, а, как в той рекламе, позорище.
Судя по вскользь брошенному взгляду, Морозов рассматривал возможность нападения на меня. Но, видимо, после сегодняшней неудачи у него начала прорезаться первая извилина, и он понял, что четыре стрельца против десятка охотников — так себе расклад.
— Иди сюда, — махнул я рукой холопке. Девушка, настороженно покосившись на бывшего хозяина и, не менее настороженно — на нынешнего, мол, не меняю ли я хрен на редьку, подбежала к своему разлюбезному Мишке и осторожно взяла его за руку.
Мы вышли за ворота и двинулись к моей карете. Мои люди попрыгали на лошадей — «мои люди», приятно звучит — только Мишка со своей любимой остался стоять, глядя на меня с забавной смесью испуга и вызова.
— Куда нам теперь…
— Викентий Георгиевич, — тихо прошептал Нафаня.
—…Викентий Георгиевич?
— Ко мне, во владение. Ты мой слуга…
— А…
— Кто ты?
Мишка с некоторым трудом выговорил;
— Я ваш слуга.
— А раз так — должен в моем доме жить.
— А Аглаше… Аглаша моя?
— Жена с мужем должна жить.
Смысл этой моей фразы Мишка-Филин понял не сразу, а когда все же понял — расплылся в улыбке. Анимешной такой, когда глаза почти закрываются, превращаются в две полукруглые щелочки.
— И замуж ей разрешишь?
— Да кто ж вольной женщине запретит?
Эту фразу молодожены переваривали еще дольше. Зато как переварили… Будущая бывшая холопка радостно завизжала — а потом завизжала еще раз, когда Мишка подхватил ее и подкинул в воздух. Здоров, чертяка, она же на полголовы его выше.
Подъехал на коне Нафаня, во взгляде которого определенно присутствовало уважение. Старый охотник снял шапку:
— Где же вы таким уловкам научились, Викентий Георгиевич?
Я открыл дверь в карету:
— В Разбойном Приказе.
Глава 22
— Купи мне ветошник.
Я высунулся из кареты и бросил одному из своих охотников монетку. Я сорвался на выручку Филину и его зазнобе даже не позавтракав — сначала визит моих охотников, потом сразу поехали к Морозовым — а сейчас уже и полдень прошел. Желудок тактично — пока тактично — намекает, что пора бы чего-нибудь в него забросить. Перед моим мысленным взором плыли пирожки, гамбургеры, блины, пиццы… Вот именно пиццы мне и захотелось. Понятно, что здесь ее нет — потому что нет помидоров и, как следствие, кетчупа — но зато есть пирожки-ветошники, которые с успехом эту самую пиццу заменяют.
— Держи Викентий Георгиевич.
Правда, если быть совсем честным — эти открытые пирожки, в начинку которых клались всякие обрезки и остатки, больше напоминали не настоящую пиццу, то есть — итальянскую, а ту пиццу, которую нам продавали в школьном буфете: небольшая лепешка из толстого теста с начинкой, залитой майонезом. Здесь, правда, майонеза не было, но, в отличие от всех прочих разов не пожалели сыра.
Ммм… мясо, соленые грибы, огурцы… Мням, вкуснятина!
Надо будет потом спросить, у кого из уличных торговцев купили и взять у него еще на пробу.
Не скажу, что мои охотники сразу прониклись ко мне уважением. Все же, чтобы молодому парню заслужить уважение у старых, повидавших и прошедших всё, мужиков, нужно что-то повесомее, чем обвести вокруг пальца возомнившего о себе дурачка-боярича. Но определенное уважение в их взглядах присутствовало. Вернее, не то, чтобы уважение, скорее, этакая толика гордости, каковая присутствует у подчиненных, если им достался начальник, которым можно похвастаться. Или хотя бы прихвастнуть. В общем, из категории «Ну, этот… новый» я перешел в категорию «Наш-то…». Не знаю, что послужило причиной этого перехода — может, то, что я без слов рванулся выручать молодого Филина, может, то, что я не оставил Морозовым его девушку, может, то, как я смог выцарапать ее у Морозова-среднего… А может — все сразу, включая мою прежнюю службу в Разбойном Приказе. Возможно, охотники и сами не смогли бы сформулировать причину своего уважения ко мне — если оно, конечно, мне не примерещилось. Вероятно, с уважением точно так же, как с любовью: «Если ты подробно и аргументировано можешь объяснить, за что ты любишь человека — значит, ты его не любишь».
У нас в институте преподаватели у студентов тоже делились на категории: от «ну этот…» до «Иван Петрович». Хотя нет — особым признаком уважения были прозвища. Которые были у самых уважаемых преподавателей, и которые переходили от курса к курсу, от поколения студентов, к поколению. Забавно: прозвища были у тех, кого студенты уважали — и у тех, кого терпеть не могли. Впрочем, отличить одного от другого было нетрудно — понятно, что человека с прозвищем «Железный Граф» уважают немножко побольше, чем того, кого между собой называют «Свистком». Или вот был у нас один преподаватель…
На этом месте размышлений мы доехали до терема и нить рассуждений прервалась.
Вышедшему навстречу Ржевскому я приказал обеспечить новоприбывших охотников местом и едой, а сам зашагал вперед, выпрямив спину и постукивая посохом по половицам. Сами понимаете — для боярина посох просто необходим. Правда, когда мы приехали к Морозовым, я его забыл в карете, возможно, еще и поэтому боярич так наглел — не признал во мне равного. А, может, он просто дурак.
— Викеша…
— Потом, Клава, потом.
— Викентий Ге…
— Потом, Мурин, потом.
Мне нужно было. Мне нужно было дойти до…
Она на месте.