Скрипнула, закрываясь, дверь, и я привалился к ней спиной. Чувствуя себя так, как будто, мой позвоночник, до этого натянутый в струну, резко ослаб.
Из разжавшихся пальцев выпал посох, с грохотом упавший на пол и покатившийся.
Аглашка обернулась:
— Викешенька!
Знаете, вот этого сияния влюбленных глаз, мне было достаточно для того, чтобы вновь вернулись исчезнувшие было силы и энергия.
А вы что подумали, что я из-за стычки с Морозовым так разнервничался, что еле до комнаты Аглашки дошел? Да ехал бы он лесом — я с взрослыми и влиятельными боярами разговаривал на самые серьезные темы и не боялся. Просто этот су… впрочем, не будем оскорблять его маму… сам того не зная, умудрился угодить в самое мое больное место.
В мою любимую скоморошку.
Да, перечисляя всю ту грязь, которую он собирается сотворить с девицей Мишки-Филина, он вовсе не имел в виду мою Аглашку. Но зовут-то их одинаково! А фантазия у меня чересчур хорошая, и, как выяснилось сегодня, это не всегда в плюс — я сразу представлял себе то, что он выплевывает… или слово «выблевывает» было бы правильнее?… и мою душу заливала чернота беспомощности и страха. Только не за себя. За Аглашку, за ту, которая мне дорога. Я начала страшно бояться того, что однажды ей будет грозить вот это вот все — мало ли мерзавцев на свете — а я… Я не смогу ей помочь.
Но вот, стоило мне ее увидеть — и вся эта чернота тут же испарилась.
— Аглашенька!
Я не плачу, нет! И даже не собираюсь! Как же она мне дорога!
— Викешенька!
Острые плечи под тонкой тканью домашнего сарафана… Пальцы ерошат короткие волосы моей девчонки…
— Викешенька…
— Аглашенька…
Губы скользят по лицу, беспорядочно целуя всё… всё… всё… И уже непонятно, кто кого целует, кто кого обнимает…
Посреди комнаты стоят два человека. Два человека, которые любят друг друга. И только стук двух сердец слышен.
Тук-тук-тук…
Тук-тук-тук…
Тук-тук-тук!
Да кто там в эту, трижды забытую богами, дверь долбится!
Я с сожалением оторвался от Аглашеньки, она, с по-прежнему закрытыми глазами, тянулась губами к моему лицу, целуя там, где доставала, и… Я быстро чмокнул ее в обнаженное плечико… когда это мы успели?… и двинулся к содрогавшейся от стука двери. За моей спиной раздался тяжелый вздох. Такой сладкий… что я чуть было не развернулся. Нет, под этот стук я не могу…! Ну, в смысле — целоваться. Мы ничего больше не собирались делать. Не собирались. Наверное.
За дверью обнаружился Мурин, мое оружие массового поражения. И, честно говоря, у меня было сильное желание поразить его посохом по лбу. Ну что там за суперсрочное дело такое⁈
— Викентий Георгиевич, Дита пропала.
Все-таки чернота страха за своих близких никуда не исчезла. Она просто спряталась в глубинных и темных отнорках моей души, чтобы всплывать вот в таких ситуациях.
Мою бесовку, которую я, с недавних пор, воспринимал не как девушку, а как бестолковую и шебутную младшую сестренку, никто не видел со вчерашнего дня. Как ушла в свою комнату, так и всё. Мурин, запереживавший, когда она не появилась даже к обеду — что для этой суматохи нехарактерно — не постеснялся войти в ее комнату…
На этом моменте сбивчивого рассказа я посмотрел на него. И этот громила неожиданно застеснялся, замолчал, и отвел глаза. Мда. Бывший типа священник, пусть, строго говоря, и не настоящий — и бесовка. Неожиданная пара. А я ведь замечал, что у них искорка проскакивает…
— Рассказывай дальше, — велел я, пока моя чернота страха опять не поднялась в душе. Уж очень подробно я представил себя на месте Мурина и понял, что он чувствует. Пусть и не показывает.
В общем-то, дальше рассказывать было нечего — в комнате Диты не было. И, как я понял, уйти куда-то гулять и при этом не сказать ни слова Мурину — она не могла.
Я задумался, чувствуя себя полицейским, к которому пришли с заявлением о пропажи дочери. С одной стороны — с девчонкой что-то случилось, и чем быстрее начнутся поиски, тем больше шансов найти ее живой и здоровой. С другой — времени с момента пропажи прошло слишком мало и велики шансы, что она просто загуляла где-то. И бросившись ее искать — будешь выглядеть дураком.
Только я — не полицейский. Это — моя Дита и я буду ее искать. Даже если потом буду выглядеть дураком.
Но если она просто решила погулять… Ее заднице не поздоровиться. Не поленюсь самолично ее выпороть.
Я решительно встал… И сел. Следом за мной сел Мурин, не понимающий, что происходит. Просто я, наконец, сумел выловить мысль, которая крутилась у меня в голове с самого момента размышлений о пропаже Диты.
Ее не видели с момента, как она «ушла в свою комнату». А почему она туда ушла? Потому что на мой пир был приглашен глава Чародейного Приказа. А она — бесовка, то есть — та, за кем, собственно, охотится Чародейный Приказ. И теперь, после ухода боярина Ровнина — Дита исчезла. Совпадение? Не думаю.
Кажется, концы нужно искать в Чародейном Приказе.
Я решительно встал… И сел. Мурин, судя по лицу, мысленно сплюнул и остался стоять, ему надоело приседать туда-сюда, пока один боярин определиться не может. Мол, что тут думать — бежать надо!
Надо, согласен. А куда? Ведь здание Чародейного Приказа зачаровано и найти его, если тебя туда не приглашали, не может никто.
Глава 23
— Ржевский, не зли меня.
— Да клянусь вам, Викентий Георгиевич, не передавал я ему приглашение!
Для пущей убедительности Ржевский перекрестился. Я еще успел отметить, что двумя пальцами — ну да, патриарха Никона здесь не было и раскола тоже — как Ржевский, чуть призадумавшись, перекрестился еще и тремя пальцами. А потом еще раз — слева направо.
Так. Интересно. Нет, не потуги Ржевского в религию, и так понятно, что он не особо привержен христианским традициям. Интересно здесь то, что Ржевский главе Чародейного Приказа приглашение не передавал. И я не передавал. Собирался, да, но потом решил, что это сделал Ржевский. Как же тогда боярин Ровнин оказался на пиру? Три варианта:
— Ржевский врет;
— у меня провалы в памяти;
— Ровнин узнал о том, что я хочу его пригласить каким-то своим способом (самая неприятная версия).
— Ржевский…
Мой поручик дернулся и замер. Да, Повеление применять к нему не хотелось, но другие способы его расспросить слишком длинны и неубедительны. А под чужим Повелением он сейчас не находится, Клава его проверила. Значит, соврать не сможет.
— Отвечай: почему ты не передал приглашение боярину Ровнину?
— Я хотел. А потом вспомнил, что не знаю, где Чародейный Приказ находится. И никто не знает — он же зачарован. Вот я и решил, что вы сами его пригласите.
Б-блин. Ну и как мне теперь Диту искать? Где она сейчас томится, в каких застенках Чародейного Приказа? Или просто гуляет по Москве, потому что… вот потому что ей просто стрельнуло в голову прогуляться. Это же Дита! Хоть бы записку оставила! Вот так вот приедешь в Чародейный Приказ — допустим, я его все же смогу найти — начнешь наезжать, мол, отдайте мне мою ручную бесовку, а судные дьяки такие: «Знать не знаем, ведать не ведаем, никого не похищали… стоп, что ты там про бесовку сказал?». И ведь не поймешь — камер видеонаблюдения у меня нет…
Стоп.
Есть у меня камеры видеонаблюдения.
— Голос!
У меня же тут целая охранная система. Забыл напрочь за всей этой суматохой.
— Голос!
— Чего?
— Ты видела, куда делась Дита.
— Нет, не видела.
Вот тебе и охранная система…
— В смысле — не видела?
— Я что, должна за всеми твоими гостями следить?
— Голос, ты и так за всеми следишь. Я уже боюсь в баню сходить.
— Не бойся, не буду я на тебя в бане смотреть. Все равно ничего любопытного.
И хихикает еще.
— Голос, я не шучу. Мне очень нужна твоя помощь. Дита в опасности.
Голос — кем бы она не была — мне действительно не подчиняется и на все происходящее имеет свой собственный взгляд. Очень близкий к «Убить всех человеков». Так что нужно ее как-то убедить мне помочь. Мне и Дите.