Дальнейшее заняло буквально секунду.
Одежда Олега Пронского упала на раскаленные камни.
Сам Олег, лишившись одежды до нитки, не удержал равновесие, качнулся — и налетел… кхм… спиной на печь.
Одежда вспыхнула, повалил дым.
Испуганная Настенька решила покинуть ставшее негостеприимным помещение и зачем-то прыгнула в окно. В котором и засела, как пробка в бутылке.
— Братик! Помоги, я застряла! — завизжала она на весь двор. Верхняя-то половина снаружи.
Братик, бросив сестру на произвол судьбы и поругание, рванул к выходу из бани, потирая покрасневшее место ожога.
Ржевский, решив, что больше ему здесь ничего не обломится, впрыгнул в штаны и, на ходу накидывая кафтан, помчался следом. Потому что второй выход из бани плотно перекрыт круглой, аппетитной, но, к сожалению, совершенно неуместной попкой.
В итоге: из окна бани торчит голая боярышня, истошно вопящая и размахивающая всем, чем только можно — а у нее есть чем поразмахивать — по двору бежит голый боярич, держась за зад, а за ним несется, одеваясь на ходу, Ржевский. И всё это на глазах у слуг, дворян, родственников… И отца, который, к тому же, прекрасно знает Ржевского, ибо уже ловил его, фигурально выражаясь, на дочке — а если быть конкретным, то за — отчего разозлился еще больше.
Да, Пронского можно понять — если это не позор, то я уж и не знаю, что такое позор.
— Отдаешь своего человека? — боярин ткнул посохом в сторону Ржевского.
— Я уже сказал, что нет. За такой ущерб боярской чести я своего человека сам накажу.
— Выпорешь? — с надеждой подался вперед Пронский. Ржевский побледнел. При всех своих захмычках он — из знатного рода и порка для него — страшнейшее унижение.
— Выпороть? — удивился я, — За такое и всего лишь порка?
Выражение лица Пронского было какое-то… трудноописуемое. Как будто разговор пошел не просто не по плану, а куда-то совсем не по плану.
— Я сошлю его, — я торжественно выпрямился и указал рукой вперед, — в Сибирь!
— Викентий Георгиевич… — прошептал из-за плеча Ржевский, — Сибирь в другой стороне.
— А там что?
— Крым.
— Нет, — громко заявил я, — Ссылка в Крым — это не наказание вовсе! Только Сибирь!
Я указал рукой откорректированное направление ссылки.
— Ну, примерно в сторону Сибири. Далеко-далеко от Москвы, в общем.
В глазах Пронского даже мелькнуло что-то похожее на уважение. Сибирь, для некоторых и в двадцать первом-то веке представляется лесной глушью, где по улицам ходят медведи, а в туалете ты сидишь, отгоняя палкой волков. А уж сейчас-то и вовсе — дикие земли, населенные псоглавцами и антропофагами.
Хуже наказания доя Ржевского и не придумаешь.
— А мне его так-таки не отдашь? — вяло попытался дернуться Пронский.
— А ты его строже накажешь?
Боярин сник. Строже — только казнь, а это на Руси только по приговору. Ну или по желанию царя.
— В обшем, куда я сказал, туда Ржевский и отправится. В том моё боярское слово!
И я ударил посохом о пол. Предварительно глянув, чтобы никому по ноге не угодить. Эффект смажется.
— Викентий Георгиевич… — осторожно поинтересовался Ржевский, отпив чаю, — А насчет Сибири… Вы пошутили?
Особой надежды в его голосе не было. Боярское слово — тверже гороха, и если уж я пообещал отправить Ржевского в сторону Сибири…
— В саму Сибирь ты, конечно, не поедешь.
— А…
— Правильно — А. Алтай тебя ждет.
— Алтай⁈
— Да.
В лице Ржевского было столько горя и порушенного доверия, что я решил дальше не глумиться:
— Ржевский, ты кто?
Все же он был умным человеком, поэтому замешкался с ответом всего на секунду:
— Твой поручик.
— Что это означает?
Глаза вспыхнули радостью:
— Это не ссылка? Ты меня с поручением отправляешь⁉
— Конечно. Я думаю присмотреть себе в тех краях вотчину, но сначала нужно разузнать, что там и как. Вот ты это и разузнаешь. Докладывать будешь ежедневно.
Ржевский удивленно открыл рот — и закрыл его. Да, он был умным. И про зеркала Александра он знал
Глава 31
Прошло несколько дней. Ржевский отправился в «ссылку», в сопровождении двух «конвоиров», сиречь — моих стрельцов.
Да, стрельцов. Бывшие бойцы рода Осетровских продолжали стягиваться в Москву, приводили своих детей, некоторые — и внуков, так что моя личная армия уже состояла из сотни с небольшим человек. Поэтому я смог подать в Стрелецкий приказ прошение о включении мои ребят в списки полков, так что теперь я гордый владелец стрелецкого полка Осетровских — кафтаны черно-зеленое, «осетрового цвета», колпак и сапоги — зеленые. Стяг моего полка — а у каждого стрелецкого полка было свое знамя, а как же — корреспондировал — надеюсь, я правильно употребляю это слово, у меня по русскому четверка была — с формой: черный поле, белый крест, зеленая кайма. Для пущего понта я заказал вышить им на шапках знак рода, того самого осетра, который на крокодила похож.
Не просто бойцы — орлы! Нафаня, свежеиспеченный сотник, выстроил мое воинство во дворе терема — кафтаны, как шинели, колпаки не такие высокие и остроконечные, как здесь привыкли, скорее, похожи на отороченные мехом вязаные шапочки, ну, те, что в нашем времени носят несколько неприличное название. У каждого — мушкет, через плечо — перевязь, на которой висит сабля, на груди свисают с этой перевязи деревянные футлярчики-берендейки, смахивающие на китайские бамбуковые колокольчики ветра.
Орлы!
Блин, на это орлиное оперенье ушли остатки моих денег и большая часть той нычки, которая была припрятана у Сисеевых и которую нашла своим Золотым Словом девочка Ав-Ав… блин еще раз — надо прекратить ее так называть, а то забудусь и в лицо к ней так и обращусь. Конечно, боярин может обращаться к своим людям, как захочет, хоть «Навоза кусок!», но, если ты хочешь чтобы тебе служили не за страх, а за совесть — лучше так не делать.
Была у меня мысль отправить ее с Ржевским, мол, пусть там сразу золотые россыпи поищет. Но потом подумал, что отсылать маленькую девочку зимой неизвестно куда, чтобы там, в этой неизвестно куде, бродить о лесам и горам в описках золота, попутно отбиваясь от волков и… и кто там еще на Алтае живет. Нет, пусть Ржевский сначала все разведает, от кого конкретно придется отбиваться — тогда уж всем скопом и поедем. А деньги… Есть у меня одна мыслишка, если прокатит — как говорил один гном-любитель пива: «Батистовые портянки будем носить, крем „Марго“ кушать». Кстати, этот крем меня еще в прошлой жизни заинтересовал, я погуглил — это такая разновидность мороженого, украшенное взбитыми сливками, фисташковым сиропом и виноградом.
Но это — если прокатит. А пока катит только мой верный поручик. Уже даже успел сообщить с помощью волшебного зеркала о том, что все в порядке, добрался до переправы через реку в какой-то Гусской волости. Да, я два раза переспросил — так и называется. Таки Гусская, так сказать. Все у Ржевского было в порядке, свою культурную программу, то бишь «вино, женщины и мордобой» он не устраивал, правда, чуть помявшись, он признался, что на постоялом дворе сыграл в кости. Я успел мысленно представить, как Ржевский бредет пешком по заснеженной дороге, таща на себе седло — все, что у него осталось после проигрыша, но, как оказалось, свое реноме он блюл и у заезжих купцов выиграл. В этот раз я представил, как разъяренные купцы гонятся за ним, размахивая канделябрами и обзывая шулером и костарем. И опять обломился — выигрыш был не настолько большой, игроки расстались довольные друг другом и проведенным временем.
Словом — у Ржевского все было настолько хорошо, что это даже настораживало.
Вот у меня все было не настолько радужно.
Нет, так-то — все тихо и спокойно, но…