А у воеводы с ханом вновь началась извечная игра. Гоняется Свенельд за печенегом, а тот ему в руки даваться не хочет, ускользает, словно ужак склизкий. Попробуй, поймай ветер в чистом поле. Стрибожича же за бороду не ухватишь, так и Курю за космы схватить дело сложное: он сегодня здесь, а завтра уже и след простыл. Так что и в этот раз оба на ничью согласились. А пока они в свои тавлеи играли да людей вместо камней игральных двигали, весна пришла. Поплыли снега, Днепр ледоходом вспучился и разлился широко. Едва успел Куря печенегов в Дикое поле увести, а Свенельд так у тиверцев и остался. Сел распутицу пережидать, чтобы посуху вновь к Святославу на подмогу направиться.
Ольга же зиму в Киеве провела. С попами византийскими беседы долгие имела. Никифор сотнику рассказывал, что княгиня посланцам Фокия спуску не дает. Требует, чтобы те заветы Иисусовы строго блюли. Заставила их золото да покровы дорогие с себя снять и бедным раздать. Говорила, что, мол, птицы небесные себе добра на земле не скапливают, так и пастырям христианским этого делать не следует. Роптали попы, обратно в Царь-город рвались, но Ольга им провожатых не давала, а сами они по стуже зимней бежать не рискнули. Так и маялись бедолаги вдалеке от царьградской роскоши.
А еще жердяй похвалялся, что княгиня его к германскому императору Оттону послать хочет. Дескать, тот уже давно принял крещение на латинский манер, и теперь Ольга желает у себя пастырей римских видеть, чтобы те с византийцами в спор вступили, чей же способ Иисуса почитать праведней*.
* Католический епископ Адальберт прибыл в Киев от германского императора Оттона I только в 962 году, но был изгнан; «на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с великим трудом едва спасся».
От такого непочтения к Перуну и другим родовым богам со стороны киевского града Звенемир совсем разобиделся. Оставил вместо себя младшего ведуна, а сам ушел куда-то. Наверное, думал, что киевляне этого княгине не простят, возмущаться начнут. Просчитался человек Богов. Уход его почти незамеченным остался, не до того народу в ту пору было. Мастеровые работой по самую маковку завалены, мечи и кольчуги для войска ладили, гончары и кожемяки тоже с утра до ночи рук не покладали – кувшины ладили, меха в квасе вымачивали – впервые за долгие годы путь на Царь-город открылся, вот их купцы и подрядили. И болгары от Руси товары ждали, не зря же дочь царя ихнего за кагана замуж пошла. Купцы к весне ладьи готовили да в дальний путь собирались. А то, что на Руси неспокойно, то им без особой надобности – ведь полян не трогают, вот и слава Перуну. Ушел ведун? Так, может, у него нужда в том есть. К Масленице, чай, вернется. Но на проводы Зимы-Студеницы ведун не вернулся. Младшие за него требы богам возносили. Пороптали люди, отсутствию Звенемира подивились, всю праздничную седмицу судачили: отчего это Верховного ведуна на капище нет? Однако успокоились быстро. На Комоедцы весенние его тоже не было, но это народ уже как должное принял. Ведовские дела не их забота – не им судить о поступках Божьих, у них и своих дел невпроворот.
Про нас же как будто совсем позабыли. Любава на подворье сидела. У наших ворот двое гридней околачивались, от скуки изнывали, на морозе мерзли. Претич ежедневно проверял, как они свою службу несут, заодно и жену мою проведывал. К ней лишь Дарене заходить дозволялось, а остальным к нам в дом путь был заказан.
Малуша в тереме сидела, Загляда ей еду-питье приносила. Сотник говорил, что сестренка взаперти совсем извелась. Непривычна она была к такому обращению. В любимицах у Ольги ходить привыкла, и вдруг такая опала. Но Малушка огорчения своего не выказывала, рукоделием занималась, а еще княгиня ей книги из своего сундука приносить велела. Так что заточение сестренкино не таким уж тяжким было.
Ну, а я…
Зиму я так и просидел в неведении – не знал, что же со мной дальше будет. Потом весна птичьим гомоном отшумела. Лето приспело холодное и дождливое…
Нынче ко мне Претич среди бела дня пришел. С ним двое гридней с копьями наперевес.
– Ну, вот, – говорит, – за тобой я, Добрыня. Ольга со Святославом тебя велели в терем доставить.
– Каган здесь?
– Приехал третьего дня. Злой как будто. Сдается мне, несдобровать тебе, боярин.
– Так идем скорей, – я ему в ответ. – Лучше уж любая кара, чем тут оставаться.
Соскучился я по солнышку, совсем бирюком заделался, привык, словно сыч, в потемках сидеть. Вышел на волю, а солнца-то и нет, только тучи черные по небу бродят.
– Что-то Хорс в этом году на нас обиделся, – будто извиняясь за неласкового Бога, сказал Претич.
– Ты, небось, боишься, что я сбежать захочу? – тихонько сказал я сотнику, кивнув на копейщиков.
– Так уж положено, – так же тихо ответил мне он.
– Может, ты мне тогда и руки свяжешь? – усмехнулся я невесело. – Как положено.
– Ты глупости не говори, – вздохнул Претич.
– Тогда убери гридней, а то стыдно как-то. Народ смотрит, а ты меня словно татя поведешь.
– Будь ласков, Добрыня, – сотник совсем стушевался. – Без них не могу. До терема тебя доведут и у крыльца останутся.
– Ладно уж. Пошли.
– Обождать вам придется, – дородный гридень заступил нам путь в Ольгину светелку.
– Что там стряслось? – спросил Претич.
– Княгиня с сыном разговаривает, не велела пока никого пускать. Ты уж прости, боярин.
– Ладно, Волтан, – одобрительно сказал сотник, – службу ты блюдешь исправно. Завтра в посады на побывку отпущу Небось, матушка заждалась?
– Ждет, – кивнул Волтан. – Уже, почитай, месяц целый не виделись.
– Ну, сам понимаешь, время нынче неспокойное. Княгиня гридней по домам отпускать не велела.
– Понимаю, – кивнул гридень и вздохнул.
– Что, Добрын? – усмехнулся сотник. – Посидел ты изрядно, теперь постоишь немного.
– Постою, – сказал я и привалился спиной к стене, да так оперся, чтобы к дверям поближе оказаться.
Пока ратник с боярином о чем-то своем переговаривались, я все прислушивался – что там, в светелке, делается? Как-никак судьба моя ныне решается, и знать хочется, чего мне от княгини с каганом ждать. К чему готовиться? К смерти? К жизни? Не хотелось мне отчего-то с Мареной на свидание идти, но сейчас жизнь моя в руках княгини и сына ее была. Как они решат, так и будет. А может, уже решили давно? Тогда чего тянут?
А тут еще Претич с Волтаном расшумелись – говорят вполшепота, а кажется, что криком кричат. Так и хочется сказать: да помолчите вы! – но сдерживаюсь.
Вслушиваюсь изо всех сил, каждый звук из-за двери ловлю… и вроде как голоса Ольги с каганом различать начал.
– Не понимаю я, матушка, – это Святослав. – Зачем ты так поступить хочешь? Ведь это все равно что в поединке свой меч об колено сломать и шею врагу подставить.
– И не поймешь ты пока, каган. – Не помню я, чтобы Ольга хоть раз мальчонку сыном назвала. – И я бы не поняла, когда в потемках по жизни брела и света белого не видела.
– Так ты, выходит, меня незрячим считаешь?
– Не о телесной немощи я толкую, а о прозрение души твоей, Святослав.