Начали приходить с докладами бояре. Первыми явились братья Соболевы — Михаил и Никита, те самые бородачи-храпуны. Это с ними я, что ли, на руках боролся? Нифига не помню. Доложили, что в обозе все в порядке, все живы-здоровы, подняты на ноги и находятся при оружии. Следом зашел пожилой мужик, коего Петр Александрович звал Афанасием Никитичем, и рассказал, что ночные гости зарезали трех караульных — одного на крыльце и двоих в доме. Один из тех, что были в доме, вероятно, вопреки уставу, завалился спать под лестницей. Там его сонного и порешили. Вот значит, почему я видел всего одного солдата у дверей.
Кто-то заходил еще, кто-то уходил, о чем-то говорили, иногда задавали вопросы пленному, попутно угощая его тумаками. Я, поглощенный своими мыслями, словно отключился от происходящего. В моем сознании вдруг всплыли слова Сэма о том, что почти все подопытные крысы «возвращались». Почти… Почти! Значит, были те, которые не вернулись?! Не оказался ли я одной из таких не вернувшихся крыс? Почему я не придал значения этому «почти» раньше? Получается, что эти самые нуклоны, из которых состоит мое тело, собрались не там, где надо? Или не тогда… А когда? Если это не ролевики и не маньяки, то получается, что я попал в прошлое, причем, в весьма неблизкое прошлое. А может, я еще вернусь домой? Может, Сэмов испаритель не разбирает тела на нуклоны, а лишь отправляет их в другое время, а в нужный момент возвращает обратно? А может, я рано зарекся не пить? Может, надо напиться? Интересно, что я вчера начудил, кроме соревнований по армрестлингу? Почему этот длинный Светлейший Князь назвал меня ученым мужем? А ведь я и вправду ученый для ихнего времени с моими-то познаниями двадцать первого века. Кстати, а какое сейчас время? Какой век? Какой год?
— Дмитрий, ты куда направился? — услышал я за спиной голос Петра Александровича и обнаружил себя выходящим из комнаты в коридор.
Оказывается, лунатить можно не только во сне, но и в задумчивости. Куда я, в самом деле? Понял, что захотел пить и отправился к принесенному ковшику, причем сделал это автоматически, не отвлекаясь от размышлений. Не окликни меня князь, сходил бы попил, вернулся бы назад и не вспомнил бы об этом.
— Пить хочу. Горит после вчерашнего, — честно признался я, обернувшись к долговязому.
— Смотри, с утра не напейся. Мне с тобою с трезвым поговорить интерес имеется.
— Да я воды, — пообещав, вышел в коридор. Мимо прошел широкоплечий мужик, тоже, небось, какой-нибудь боярин. Он мимоходом дружески мне подмигнул и хлопнул по плечу. Похоже, у меня вчера появилось много новых знакомых. Вот только я почти никого не помню. И ничего.
Увидел выходящего из комнаты одного из братьев Соболевых. В руке у него был мой ковшик. Он сходу выплеснул его содержимое в лицо все еще валяющегося второго диверсанта. Оказывается, тот оклемался и начал подавать признаки жизни. Крепкая у него голова оказалась, как у того чукчи, что выпал из самолета, переломал руки-ноги и радовался, что мозгов нет, а то еще и сотрясение мозга мог бы получить.
Вид опустевшего ковшика заставил жажду усилиться, и я побрел вниз, к спасительной кадке.
У входных дверей стоял караульный. На полу, рядом со столом лежали три тела, накрытые каким-то пологом, типа мешковины. Из-за печи доносилось всхлипывание. Кадка, к моему разочарованию, оказалась пуста. Обернувшись, заметил вчерашнюю девку, сидящую на низкой лавке и плачущую в ладошки. Подошел к ней за печь и тронул за плечо.
— Эй, Эсмеральда, не хнычь. Ничего твоему гор…, ничего твоему бате не будет. Выпустят поутру. Ну, может, пару раз плеткой перепояшут для профилактики. А вот я могу серьезно пострадать, если не утолю жажду.
— Чего? — девушка перестала хныкать и подняла на меня глаза.
А ничего так милашка. Если этот мешок с нее снять да нарядить в цивильные шмотки… Хотя, фиг ее знает, что там под этим парашютообразным сарафаном скрывается. Не, грудь-то есть, оно и так видно. А вот что там дальше? Вдруг у нее тонкие кривые волосатые ноги… Да ну нафиг! Не может быть!
— Попить чего-нибудь есть? — спросил, прогоняя идиотские мысли.
Ксения — я вспомнил, как называл ее Алексашка — поднялась и, обойдя печь, скрылась за дверью под лестницей. Через минуту вернулась, неся в руках запотевший кувшин. Приняв сосуд из ее рук, осторожно принюхался к содержимому — не хотелось бы снова наклюкаться, хотя, соблазн имеется. В кувшине оказался квас. С наслаждением припал к живительному напитку. Жуть как люблю хлебный квасок. Вот мучной, густой как кисель, который любят делать в наших деревнях, не люблю. А вот такой, в меру термоядерный, просто обожаю. Странно, кстати, пить квас посреди зимы.