— Я уже отослал холопов с распоряжением, — встречает меня воевода, и я сдерживаю облегченный вздох — значит поверил. — Может поснедаешь сперва, Дмитрий Станиславович? Негоже с утра непоемши-то.
— Некогда мне чрево набивать, когда государство в опасности, — выдаю напыщенно, но желудок перехватывает контроль над телом, и я, остановившись возле стола, быстро захомячиваю еще один рыбный пирог и опорожняю ковшик горячего еще яблочного компота. Вытерев губы подхваченным со стола рушником, киваю хозяину дома: — Пойдем уже, воевода, пока какой новой беды не случилось.
За ночь на улице подморозило и вчерашняя талая каша застыла труднопроходимыми скользкими кочками. Кое-как ковыляем, с трудом отыскивая безопасное место, чтобы не поскользнуться и не вывихнуть ногу. Назревает желание отчитать воеводу за непростительное разгильдяйство, мол, а вдруг война? Но сдерживаюсь. Все-таки он не просто так на подобной должности стоит. Может не выдержать, да и послать куда подальше.
От расположенного под крепостной стеной длинного бревенчатого здания навстречу нам ковыляют горбоносый со своими холопами. Молодцы поддерживают боярина, однако и сами порой оскальзываются, с трудом удерживаясь на ногах. В голову приходит мысль, что в случае чего для врага подобное препятствие тоже будет не в радость. А привыкшие к подобным, мягко выражаясь, дорогам русские воины пожалуй окажутся даже в более выгодном положении. Возможно, не так уж и неправ был юморист, предположивший, что именно из-за присущих Руси двух бед, она не покорилась ни одному захватчику.
— Пошто меня не пустили допрос лихоимцу чинить?! — возмущенно кричит еще издали горбоносый боярин. — Нешто мы с тобой, воевода, не уговорились заранее?
— Нешто у тебя, боярин, есть право на допрос княжеских гвардейцев? — опережаю с ответом воеводу. — А не покажешь ли удостоверяющую грамотку за подписью Петра Александрыча?
Горбоносый даже топнул ногой от ярости, и непременно упал бы, поскользнувшись, но верные холопы удержали его.
— Нешто у тебя такая грамота имеется? — зло шипит он.
— Моей грамотой являются слова, сказанные воеводе лично Светлейшим Князем! — гордо поднимаю голову, краем глаза косясь на спутника, который в свою очередь удивленно воззрился на меня. Не ну, говорил же ему Светлейший, чтобы он позаботился обо мне? А разве эти слова не означают, что я обличен особым княжеским доверием? Беру воеводу под руку и увлекаю мимо исходящегося в бессильной злобе боярина. — Пойдем, Афонасий Егорыч. Только тебе позволено присутствовать при допросе. Вот только напишешь расписочку о неразглашении на имя Светлейшего Князя.
Окончательно сбитый с толку Афанасий следует за мной, оглядываясь на горбоносого с каким-то извиняющимся выражением на покрасневшем лице, мол, я бы рад, да вишь какие тут дела, и все такое.
В помещении, куда заходим, очень уж жарко натоплено. За столом какой-то красномордый чин, скорее всего начальник стражи, что-то диктует худосочному лопоухому юнцу, скрипящему пером по желтоватому листу бумаги. Увидев нас, красномордый подскакивает и вытянувшись, докладывает воеводе о текущих делах.
— Зря разоблачился, Дмитрий Станиславовичч, — обращает внимание Афанасий на то, что я снял дубленку. — В казематах зябковато будет.
— Нешто ты меня в казематы запереть собираешься? — пытаюсь пошутить, но, заметив взметнувшиеся брови воеводы, поспешно поясняю: — Да шучу я, шучу. Однако думаю, нечего нам по казематам шастать. Пущай Савелия сюда приведут. Допрашивать в комфорте надо, тогда и не пропустишь никакой мелочи.
— Воля твоя, боярин, — кивает тот и отдает соответствующие распоряжения.
— И еще, Афанасий Егорыч, — подхожу и тихо говорю в самое ухо: — Надобно сделать так, чтобы никого кроме нас при допросе не было.
Воевода, почему-то тоже вполголоса, что-то говорит красномордому начальнику стражи. Тот в свою очередь шепчет писарю, предварительно толкнув того в бок, отчего тот мазнул пером по бумаге, оставив неприглядную кляксу.
— Чернила и бумагу оставь, — говорю писарю, видя, что тот заграбастал с собой чернильницу. И в ответ на вопросительный взгляд воеводы развожу руками и поясняю: — Расписочку о неразглашении тебе, воевода, написать все же придется. А заодно и протокол допроса собственной рукой составишь, дабы светлейший узрел твое радение.
Не успевают красномордый с писарем скрыться за дверью, как через противоположный вход вводят Савелия. Двое угрюмых стражников с саблями наголо крепко держат гвардейца за локти. Руки его связаны за спиной, глаза затравленно зыркают по сторонам, борода всклокочена, в волосах желтеют соломинки.