И прежде чем Ярогнева что-то успела сказать, брат прошел мимо, приказав седлать коня. Пленника увели в поруб, и там привязали к балке за руки. Девица нахмурилась, глядя на это через окно. В голове один вопрос: почему он не стал ее убивать? Зыркнув на дюжего конюха, выведшего во двор лошадь брата, Ярогнева бессильно пнула босой ногой ком грязи, сплюнула кровь в лужу и пошла прочь, ежась от холода и перебирая в голове все ругательства, которые почерпнула от слуг.
Почему не убил, если была возможность и желание? Почему не хотел убивать? Вцепившись окровавленными руками в белые волосы, Ярогнева шастнула в лаз, который подглядела, следя за конюшатами, и по камням рванула к берегу моря. В груди заколотилось сердце от запоздалого ужаса: ее могли убить, могли, как Татьяну и племянника, похитить, могли невесть что с ней сделать! К глазам подкатили слезы, и Ярогнева взвыла, закрывая лицо руками, да так и прыгнула в холодные волны.
Вынырнув и смыв с себя кровь, девица поплелась на берег, подобрав насквозь мокрое платье, порванное во время драки. Босые ноги тонули в холодном прибрежном песке, вязли в нем, а как вышла на землю — загрузли и в грязи. Ярогнева вошла через лаз и прошла мимо поруба, в котором держали пленника, наткнувшись на дюжего дружинника Богдана, притащившего кадку с водой.
— На что уставился?! — рявкнула девица, шлепая по болоту босыми пятками. — Под дождем пройтись нельзя?!
Только войдя в покои и глянув в зеркало, она поняла, что так перепугало и огорошило дружинника. Ярогнева была вся мокрая, в волосах запутались водоросли, а платье и ноги перемазаны в грязи. Она сбросила с себя грязное платье, оставшись в исподнем, и зыркнула на себя в зеркало, уставившись на уродливые рубцы, поганящие белую кожу. Откуда-то в комнате взялся звериный рык, один из рубцов раздался болью. Ярогнева дернулась, оглядываясь по комнате, но ничего не увидела, хотя отчетливо чуяла вонь мокрой шкуры, обжигающий холод и запах зимнего леса.
Ярогнева завозилась, переодеваясь в более привычную одежду. Платье отправилось прочь, на смену ему пришла грубая рубаха и штаны. Смыв с ног грязь в ведре с водой, принесенном служкой, девица обулась и стала выбирать из волос водоросли. Была б ее воля — отстригла бы эту копну, да только привыкла к ним страшно. Доводилось в три тугие косы собирать, а их — в одну грубую, чтоб не мешались. Татьяну привычки Ярогневы злили, она ругалась, просила надеть платье, брату жаловалась, но что возьмешь с девицы, которую воспитывал и учил брат, да еще с десяток его дружинников?
Чему мог Лютобор научить? Плести венки и вышивать? Читать научил, писать, считать, на коне ехать, в нос дать — и тому научил. Сквернословить научили дружинники, из лука стрелять, дичь разделывать. И только потом явилась Татьяна, да начала княжну лепить из того, что было. Начались эти постоянные платья-побрякушки, манеры да танцы, смирение какое-то дурацкое. Ярогнева помнила, как им с братом было хорошо, пока сноха не появилась: можно было штаны носить, на коне ездить когда угодно, на охоту с братом, дичь разделывать и в поле на костре ее готовить. А Татьяна все испортила. С ее подачи брат сначала на охоту ходить запретил, а затем женихов стал искать.
Потом был лес и туман в памяти длиною в зиму, и женихи закончились. Мара ее расцеловала в том лесу, говорят. Поэтому огненно-рыжая, Ярогнева вся побелела. А кому нужна смертью во все щеки расцелованная девка? Добра с нее не будет, говорили брату. Предлагали во сне задушить, со скалы столкнуть, чтоб не мучила никого, да не принесла беды. Лютобор хмурился, а Татьяна лепила из нее первую невесту в княжестве, старательно наряжая, украшая и заплетая.
Бросив короткий взгляд на себя в зеркало, Ярогнева выскользнула из покоев, стащила из кухни большое яблоко, и выбралась во двор.
— Говори! — донеслось из поруба. — Говори, на кого работаешь, или всю душу из тебя вытрясем!
Звук удара и сдавленный вскрик пленника заставили Ярогневу вздрогнуть и подобраться к порубу поближе. И как раз вовремя, чтобы увидеть, как Богдан замахнулся кнутом, метя в лицо пленника.
— Ну, ладно, хватит его колотить! — крикнула Ярогнева, войдя в поруб, и перекидывая яблоко из руки в руку. — Отдохни пойди. У меня с ним разговор есть.
— Ваш брат не велел…
— Я велю! — девица нахмурилась. — Или брату сказать, что ты пленника сгубить решил, что на след Татьяны и малого может вывести?
Едва Богдан ушел, бросив кнут, Ярогнева надкусила яблоко и протянула его пленнику. Тот хмыкнул, отвернув голову.
— Если будешь есть по яблоку в день, ни один лекарь не понадобится, — проговорила девица, поднеся фрукт к губам пленника. — Ну?
— Волки с рук не едят, — прошипел пленник.
— Ну, и виси голодный, — она пожала плечами. — У меня к тебе вопрос. Волки на вопросы отвечают?
— Смотря, какие вопросы задают.
— Почему не убил? — Ярогнева села на бочку и, болтая ногами, надкусила яблоко.
— Хотел поглядеть сначала: живое ты, или неживое, — пленник усмехнулся.
— Да волки, я погляжу, не слишком-то умны стали, — захохотала девица. — Вот ел бы ты больше яблочек — был бы умнее, здоровее. Авось убил бы меня сразу, а не церемонии устраивал.
— Надо было убить сразу, — фыркнул он, сверкнув янтарными глазами. — Плечо мне прокусила.
— Что, больно? — хмыкнула Ярогнева. — Ну, так тебе и надобно. Откуда ты такой взялся?
Больше пленник не отвечал. Не ответил он ни на вопрос о том, как его называть. И зачем его дружки Татьяну украли с дитем. Догрызая яблоко, Ярогнева бросила кочан в угол поруба и спрыгнула с бочки.
— Зря ты… — перед глазами все потемнело, и девица пошатнулась, рассеянно проговорив: — зря ты… зря… забыла совсем, как говорится, — ее рука бессильно царапнула бочку, и Ярогнева почувствовала, что одно колено уперлось в земляной пол. — Зря… как же это…
Перед глазами внезапно появилась зубастая и алая пасть. Девица вскрикнула, и все внезапно прояснилось: разум стал чистым, а поруб выплыл из темноты перед глазами. Бросив взгляд на пленника, который впился в нее своими странными янтарными глазищами, в которых действительно было что-то звериное, она поднялась и выскочила на двор, столкнувшись с Провом. Бросив через плечо, чтоб не вышибли из пленника последние мозги, Ярогнева рванула к себе в покои, пытаясь справиться с ужасом, что накатил от зубастой пасти прямо перед лицом.
========== Глава 2. Клятва ==========
Куница ослаблял путы, как мог, и они уже поддались, когда в поруб ворвался боярин. Огромный, как медведь, злой и побитый весь, сестру свою за руку тащил за собой, намертво вцепился. Видать, к князю не слишком-то удачно съездил. Скиф притворился, что без сознания висит, и стал выжидать. По щеке прошла хлесткая пощечина, и он открыл глаза, глядя в голубые глаза руса.
— Боярин…
Договорить ему не дал удар рукоятью ножа в живот, мощный и неожиданный. Куница задохнулся от боли и ощутил холод лезвия, прижатого к горлу. Лютобор прорычал:
— Жить хочешь, волк?
— Х… хочу, боярин, — прошептал он. — Прости, Бога ради, виноват перед тобой. Меня сманили люди лихие, на дело недоброе. Мне злато обещали, а сами в спину приголубили.
— Не блажи! — лезвие вжалось в горло. — Поможешь мне жену и сына вернуть, отпущу.
— Помогу, боярин, Богом клянусь тебе, помогу, — вот она — надежда на побег. Куница весь напрягся, натянулся, приготовился к броску, но…
— Ты же в моего бога не веруешь, — Лютобор оказался умнее, чем ожидалось. — Но клятву твою приму. На капище ее дашь, перед идолом Перуна.
Или глупее, чем ожидалось. Куница улыбнулся, и прошипел:
— Веди.
Лютобор перерезал веревку, и потащил пленника прочь из проруба, буркнув сестре, чтоб не смела отставать. Ярогнева не могла даже слова из себя выдавить, а просто бежала рядом, держа бледной рукой лук, и на поясе поправляя колчан со стрелами. Вдалеке слышались стук копыт и голоса половцев. Куница шустро перебирал ногами, порой поглядывая то на Лютобора, то на сестру его. Оба были натянуты, как струны, на взводе оба.