Ночь стояла глухая и черная, непроглядная. Даже, казалось, звезды ушли с небосвода. Куница жадно принюхивался к ночному воздуху. Он чувствовал страх, исходящий от Лютобора. Боярин был как загнанный зверь, чуть не рычал от ярости. Ярогнева хмурилась, ее пальцы сжимали лук так крепко, что казалось, будто дерево вот-вот треснет. Она первой нырнула в разлом в скале, чернеющий и совершенно незаметный в ночи.
— На сестру мою даже глядеть не смей, собака, — рыкнул Лютобор, втолкнув Куницу в разлом в скале, не забыв крепко приложить им о стену.
— Уймись и под ноги гляди лучше, — прошипела Ярогнева, скользя по проходу впереди, и ловко перескакивая через камни да разломы.
— Откуда о капище тайном знаете? — Куница шел за девицей, наступая на ее следы, на всякий случай. — Не веруете же в Перуна.
— Я всю округу знаю, — убрав со спины косу, сплетенную из трех кос, сестра бояринова обернулась и прошипела. — Недоброе место тут, так что рты закройте оба. Сделаем что надо, и ноги моей тут не будет.
Она проскользнула в еще более мелкую щель в скале, и растворилась в черноте. Лютобор толкнул пленника следом, и Куница, оцарапав щеку, заспешил вперед, подгоняемый боярином. Впереди шуршали девичьи шажки, позади — громыхал шажищами Лютобор. Как только развяжут, получив фальшивую клятву, первым делом надо будет прирезать боярина, подумалось Кунице.
«А девицу себе забери, тебе причитается», — прошипело что-то совсем над ухом. Скиф дернулся и зыркнул туда, откуда раздался голос: со стены в свете факела на него таращилось вырезанное в камне лицо. Недоброе это место было, ощутил Куница, и ускорил шаг.
А затем они нашли капище. Куница осмотрелся по сторонам, скользя взглядом по лестницам да палкам, из земли торчащим, по черным фигурам, на стенах пещеры выведенным. Запах тут исходил недобрый: воняло болезнью и запустением. Скиф глянул на фигуру с белой косой, что оглядывалась так же настороженно. Бледное лицо казалось маской в свете факела и зажегшихся вокруг жаровень, бескровные губы приоткрылись, белесые глаза скользили с одной тени на другую, а…
Лютобор схватил его за волосы и повернул голову к идолу, выбитому из камня:
— На Перуна своего гляди, а не на нее, паскуда, — удар по ноге заставил Куницу упасть на колени перед чужим идолом, каменные глаза его, казалось, впились в лицо человека, возможно, первого за многие годы. К горлу был тут же приставлен острый и хладный меч. — Клянись.
Куница выдохнул, оскалился навстречу взгляду идола и проговорил:
— Перун, Молниерукий, я перед тобою клятву даю: помочь боярину Лютобору спасти жену и сына его.
— Живыми и в здравии, — прорычал рус, а меч царапнул по шее.
— Не зарежь его! — раздался голос Ярогневы, и эхом разнесся по пещере.
— Живыми и в здравии, — повторил скиф.
И внезапно со всех сторон раздался хриплый, старческий гогот. Огонь в жаровнях полыхнул так ярко, что на миг Куница ослеп. Хохот разносило эхо, он гремел со всех сторон.
— Не будет силы у клятвы той! — донеслось змеиное шипение сверху. — Не верит он в Перуна!
— Не верит! Не верит! Не верит! — завторило эхо. — Не верит!
Справа от Куницы к идолу попятилась Ярогнева, натянув тетиву лука, готовая пустить стрелу в любой момент. Лютобор отстранил меч от его горла и гаркнул:
— Кто ты? Покажись!
— Какого черта, — прошептала Ярогнева, и руки ее, сжимавшие лук со стрелой, задрожали.
Лицо ее исказилось страхом, молниеносным и оглушающим: белые брови поднялись, глаза расширились, а из раскрытых губ вырвался тонкий, едва различимый писк. Со свода пещеры по лестнице спускался тощий и лысый человек в грязных лохмотьях. Он и на человека-то не был похож: весь в язвах и струпьях, что сочились кровью и гноем.
— Верит он в других богов, — зашипел прокаженный. — Древних, как и народ его. Великий народ, который сгинул. Последние остались, на крови живут. Верно, волк Ареса?! — он спрыгнул наземь и, горбясь, вперил провалы давно сгнивших глаз в стоящих у идола.
— Согласен, у себя на земле я чту Ареса, — ответил Куница, выпрямившись. — Но вашего бога я тоже уважаю.
— Я спросил: кто ты?! — громко пророкотал Лютобор.
— Это страж Перуна, развяжи меня, боярин, — запросился скиф.
— Клятву они на мече дают, кровью жертвы омытом, — продолжал страж, подбираясь все ближе, опираясь на посох.
Куница услышал от Ярогневы еще один сдавленный писк, девица целилась в стража, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках, да прокусив до крови губу. На белой щеке заблестела слеза. Нечего было говорить с этим полусгнившим, но Лютобор продолжал, а тот — продолжал подбираться к ним, все ближе и ближе.
— Он — слепой, — тихо, чтобы только боярин услышал, пробормотал Куница.
— Это вы… — захрипел страж. — Это… вы… СЛЕПЫ!
Вмиг огонь во всех жаровнях одновременно погас: пещера погрузилась в совершенную, непроглядную черноту. Ярогнева испуганно вскрикнула и отпустила стрелу. Та просвистела в воздухе и ударилась о камень. Куница услышал шаги стража с ее стороны, и резко дернул девушку за косу на себя, как раз вовремя, иначе она бы получила в голову тяжелым верхом посоха. Лютобор взмахнул мечом, и веревка выскользнула из его руки. Коса в руках Куницы натянулась, и скиф потянул ее на себя, прошептав:
— Нет.
— Глупец! — проревел страж прямо над ухом, и Куница отскочил в сторону. По пещере разнесся удар дерева о камень. — Спасти ее вздумал?! А кто тебя от нее спасет?!
Куница уклонился от очередного выпада, за косу потащив и боярина сестру, чтоб той башку не размозжили. А затем выпрямился, вслушиваясь и принюхиваясь. Страж запугивал, пытался запутать, но он стал стар, стал слишком слаб. Скиф глубоко вдохнул, вслушиваясь в его тихие шаги и, толчком сбив Ярогневу с ног, крикнул:
— Бей!
Боярин рубанул вслепую, и попал по стражу, а затем — стал нещадно колоть того мечом.
— Угомонись, — проговорил скиф, положив руки на плечо Лютобору. — Мертв страж. Развяжи?
Огни в пещере вновь загорелись, и теперь, после смерти стража, тут внезапно потеплело и стало как-то спокойнее. Куница протянул руки Лютобору, надеясь, что тот таки развяжет, и вслушался в тихий всхлип за спиной и девичьи шажки. Ярогнева пнула камень, бессильно зарычав, и тот отбился от другого камня, прокатился в сторону, да там и затих.
— Клятву на мече дают, кровью жертвы омытом? — тяжко проговорил Лютобор, глядя на свой окровавленный меч, и воткнул в алтарь: — Клянись.
Куница неохотно опустился на колени, и, протянув руки к мечу, порезал о него ладони. Кровь потекла вниз, по лезвию, да на перунов алтарь, и скиф проговорил:
— Клянусь.
========== Глава 3. Троян добро помнит ==========
Коней не взяли, не успели, и Ярогнева осознала всю тяжесть положения, стоило пройти в компании Куницы и брата версту. Они собачились, а вернее — Куница доводил брата до белого каления, а тот рычал в ответ. И до того это девице надоело, что она пнула со всей силы камень и засеменила вперед, чтобы этого не слышать.
Лютобор знал эту походку и знал, что сестра злится. Из леса злая она вернулась, сама не своя, да такой и осталась, словно зверь в ней засел и рычит оттуда.
Шли они в сторону света, что резал ночную темноту вдалеке.
— Где мать ее? — спросил Куница, сверля взглядом белеющую впереди косу Ярогневы.
— Я ей за отца и за мать, зверь, — прорычал Лютобор. — Так что хоть пальцем ее тронь — руки лишишься.
— Если бы в пещере я ее и пальцем не тронул, была бы твоя сестра мертва, — протянул волк, продолжая жадно глядеть на девицу. — Не благодари, боярин.
Они замолчали вновь, но Лютобор чувствовал, как гнев клокочет в горле, застывая бранью. Уж больно не нравилось ему, что сестру в это довелось ввязать. Но степняк будет искать его, чтоб отомстить за унижение, а заодно — перед князем выслужиться. И коль найдет Ярогневу — кто знает, что с ней станется? Кто знает, что с ней сделают за ту выходку с яхонтом?