Были, конечно, в нашем плане шероховатости, но выбора у нас не оставалось. Теперь всё зависело от удачи. Главное — проникнуть на корабль и перебить охрану.
Решили — пленникам идти сейчас к опушке, наблюдать за пиратами. Мне — пытаться захватить шхуну ночью: всё-таки темнота поможет, да и пираты пьяны. Если план по каким-либо причинам сорвётся, всем вступать в бой одновременно.
Мы поднялись и двинулись в путь. Поскольку остров я уже неплохо знал, то быстро вывел французов на опушку леса, прямо к деревьям, где они были привязаны ранее. Бульшая часть пиратов уже спала на песке в живописных позах, но несколько разбойников ещё бродили по берегу. Похоже, исчезновения пленников никто пока так и не заметил.
Мы пожали друг другу руки, и я пошёл назад, в лес. Я решил отойти по лесу, выйти на берег и подобраться к шхуне по воде, но не вплавь, а идя от берега по мелководью. По берегу — опасно, можно нарваться на пьяного пирата, плавь — не позволят оружие и сапоги, которые на мне.
Я попрыгал — никакого бряцания нет. На поясе были только сабля и нож. Свой испанский пистолет я отдал шевалье.
Я обернулся в сторону восхода, осенил себя крестным знамением и вошёл в воду; осторожно переступая ногами, чтобы не упасть и не плеснуть водой, подошёл к корме шхуны.
Тёмная громада корабля нависала надо мной на добрых четыре метра — кормовая надстройка всегда выше палубы. Я подошёл к борту и, как слепой, стал шарить рукой по обшивке. Должна же где-то здесь быть верёвка. На парусных кораблях с борта всегда бросали за борт верёвки — так называемые концы — на случай, если кто упадёт за борт, он сможет ухватиться за спасительный конец. К верёвкам, кроме того, крепили лини с грузом для измерения глубины, а также для измерения скорости хода корабля.
Наконец я нашёл верёвку, подёргал её — прочная, не гнилая, с завязанными на ней узлами. Тем лучше — легче взбираться на борт будет.
Я стал подтягиваться на руках, упираясь подошвами в обшивку борта. Когда голова уже поднялась над поручнями, ухватился за них руками и замер. Надо осмотреться. Вроде тихо, никакого движения. Я подтянулся и перевалился на палубу. Господи, как же воняет на шхуне! Запах прогорклого жира, пролитого на палубу вина, вонь немытых тел — всё смешалось в невыносимое амбре. И как только они здесь могли существовать?
Я лежал на палубе и вслушивался в ночную тишину. С одежды стекали струйки воды. Ночь была тёмной, безлунной, и только отблески пиратского костра на берегу позволяли видеть хоть что-нибудь в неверном колеблющемся свете. На палубе, рядом со сброшенным на берег трапом, послышался всхрап. Ага, всё-таки есть дневальный, только он спит.
Я ползком стал подбираться к пирату. Так и есть, спит, широко разинув рот.
Я вытащил нож из ножен, толкнул свободной рукой спящего. Нельзя убивать сонного — обязательно вскрикнет, надо разбудить. Пират прекратил храпеть, вздрогнул и открыл глаза. Больше он ничего сделать не успел — я всадил ему нож в сердце. Пират дёрнулся и затих. Не вытаскивая нож, чтобы не залить палубу кровью, я волоком подтащил труп к открытому люку трюма, выдернул нож из тела, обтёр его об одежду пирата и столкнул труп в трюм.
Раздался глухой удар.
— Ты что, так нажрался рома, что не видишь люка? Сейчас я тебя поучу, скотина! — раздался голос с кормы.
Ко мне нетвердой походкой направился ещё один пират. Его в темноте я не увидел и не услышал, когда проник на шхуну. Я улёгся на краю проёма в трюм, выхватил нож и сунул лезвие под себя, чтобы не блеснуло предательски в ненужный момент. Пират приблизился, пнул меня ногой:
— Каналья!
Больше он не успел ничего сказать. Я сделал подсечку ногой и, когда пират грохнулся на спину, здорово ударившись головой о палубу, я пырнул его ножом. Нож тут же выдернул и стал вслушиваться — не преподнесёт ли темнота новых сюрпризов? Нет, на судне тишина. Я спихнул тело в трюм.
Ползком, чтобы не возвышаться над бортом, обследовал судно. Нет, больше никого не было.
Я спустился по трапу на орудийную палубу. Почти ничего не видно. Я на ощупь стал обследовать пушки. Сунул руку в ствол одной, нащупал пыж. Отлично, значит, там картечь. Для стрельбы по живым целям — самое то. То же во второй пушке и в третьей. К сожалению, в трёх других — ядра. Они хороши, когда стреляют по кораблям, пробивая обшивку и ломая шпангоуты. Но и три пушки, готовые к стрельбе — удача. Надо ещё найти жаровню и металлический прут. В темноте, натыкаясь на различные предметы и набив пару шишек на лбу, я нашёл жаровню, а рядом с ней — прут и куски древесного угля. Завтра, с первыми лучами солнца, мне надо будет разжечь уголь. Мне на руку, что он горит почти бездымно, не привлекая внимания.