Улику, да. Я закрыла книгу, от свечи запалила вторую, измерила пальцами расстояние между пятнами от чернил на обложке — все же заметными — и сравнила его с пятнами на столе. Так как будет лучше? Научить дьяка сыскного приказа снимать отпечатки пальцев или сперва узнать, жгут ли тут на костре за колдовство? То, что в моем мире отняло бы время на протоколы и экспертизу и дало бы безоговорочный результат, здесь становилось нереализуемым.
Итак, я знала, где держали шкатулку до того, как сунуть ее в мою печь; я даже догадалась, чем меня ударили по голове… Я вернула книгу в сундук, закрыла крышку, выглянула в трапезную. Когда я выходила сюда в первый день, посуду уже прибрали, но мне все это время подавали еду как в глиняных горшках, так и на металлических блюдах, и в металлических же горшочках. Врезать такой посудиной по голове… эффект будет тот, какой нужно? Но совершенно неважно орудие, все равно ничего с ним не доказать…
Похоже, что теперь мне оставалось выяснить только одно, и приходилось лишь ждать, пока подвернется возможность.
Я потерла глаза. Все так просто, почему же дьяк сыскного приказа не дошел до этого своей головой? А светлейший, который получил титул за ум, как иронизировала императрица, куда у него делся хваленый разум в момент, когда он был необходим? Впрочем, необходим не светлейшему, и что удивляться, что ему никакого дела не было до того, что какую-то благообразную вдовушку обвинят в том, что она не совершала?
Или совершала. Черт бы это все побрал.
Я вернулась в кабинет и даже не успела закрыть за собой дверь, как в трапезной пошло оживление. Кто-то робко поскребся, и я отступила на шаг.
— Кто там, заходи.
Интересно, так ли должна говорить боярыня? Пимен проглотил приглашение без малейших проблем, я попала в самое яблочко.
— Купец Разуваев, боярыня, — прогудел он. — Прикажешь ввести?
— Прикажу, — кивнула я. — Стой. Дверь закрой, иди сюда.
Пимен послушался. Он был непривычно застенчив, я догадывалась, что тому причиной.
— Спросить меня о чем хочешь, Пимен? — усмехнулась я, усаживаясь в кресло. То самое, в котором сидел мой муж. Но какие могут быть предрассудки? — Так спрашивай.
— Марья, боярыня, велела баньку, — замямлил Пимен. — Мол, твоя на то была воля.
— Была, — кивнула я. — Мне она потребна. Бань много.
Истинная правда. Помимо господской бани в самом доме, на территории имения я насчитала еще пару штук кроме той, в которой взял привычку греть кости Пимен.
— Так одна, матушка, бабья, а другая мужицкая, — просительно заглядывая мне в глаза, продудел Пимен. — Как же…
— А ты что, не мужик? — прищурилсь я. Может, и нет. Посмотрим, что он ответит. — Много воли взял, Пимен.
— Так я… — Да, стоило отобрать у него то, что он считал своим по праву, и спесь с него слетела разом. Метод владычицы-императрицы стоит взять на вооружение. — Так мне боярин…
— Нет боярина больше, — вздохнула я. — Я теперь в доме всему голова, Пимен. Мне хозяйство держать, дочь растить, боярышень… ну, — я снова вздохнула, — сам понимаешь. В той бане повивальный дом будет. Не обессудь, — я притворно развела руками. — Но проявишь себя хорошо — не обижу. Попытаешься чудить — снова не обессудь. Я свое имение в обиду не дам и себя не дам. Уразумел?
— Как не уразуметь, матушка!
Любо-дорого глядеть, но доверять не стоит.
— А раз уразумел, скажи, кто в трапезной в ту ночь, когда боярина убили, прибирался? Пуговицу с платья я потеряла, девки мои обыскали уже все, не нашли.
— Уразуме-ел, — протянул Пимен.
— А раз уразумел — держи рот на замке, о чем у нас тут с тобой разговор был, и не вмешивайся! — повысила голос я. — Так кто?
— А Епифанька-Блажной, боярыня. Как Петр слег, Епифанька его и заменяет. От я ему!.. — взревел Пимен, и мне пришлось его осадить:
— Я сказала — не вмешивайся! Сама знаю, что делать. Как купец Разуваев уйдет, пришлешь Епифаньку ко мне. Может, он и не брал ту пуговицу. Как знать?
— А может, и не брал, — согласился Пимен так поспешно, что если бы я эту пуговицу не выдумала только что, почти убедилась бы, что он самолично облазил всю трапезную в поисках дорогостоящей штучки. — Ты, боярыня, сама ведаешь.