— Всем вам полюбились сказки боярышни Евдокии, но никому не ведомо, что её пытались убить, а ещё похищали, чтобы продать в рабство.
— Врёшь!
— Да что вы за люди! — закричала Дуня. — Сколько можно закрывать глаза на то, что у вас тут происходит! — она прошмыгнула на подиум, но её оттуда тут же стащили вниз. — Да пустите же меня! Дайте сказать!
— Пусть говорит!
— Она чужая!
— Это сказочница!
— Слово! Дайте ей слово!
— И скажу! — Дуня вновь шустро залезла, встала, отряхнулась и возмущённо начала говорить: — Ножом в меня тыкали, да боярич Гаврила увидел опасность и увел из-под удара. Все в палатах это видели, но боярича дураком выставили, а меня нравной. Это разве нормально? Скажите мне, с чего такая слепота и злоязычие? — Дуня взмахнула руками, призывая к тишине, и пояснила: — Я потом своего убийцу узнала, только никому ничего сказать не успела, как скрали меня.
— Как же ты выбралась?
— А до меня скрали боярича Гаврилу! И довелось нам вместе выбираться из плена. Не знали мы, что подмога близка.
— Причем тут Борецкая?
— А она везде причём! Весь город в её руках! Конечно, не сама ножом размахивает и не сама яд подливает, но другими руководит. И мы с Гаврилой не первые, кого скрали, чтобы семьи посговорчивее были! Её люди повсюду и всех несогласных в страхе держат, распуская гнусные слухи, убивая, воруя родню и продавая в рабство. Ни один тать не пукнет без её одобрения, а она на виду всем о чести и свободе толкует!
Евдокия увидела, как народ расступается, пропуская вперед Марфу Семёновну с Дмитрием Исааковичем. Они встали напротив возвышения, воины окружили их, а народ предвкушающе замер.
— Это что же, балаган? — насмешливо спросила Борецкая. — И Владыка здесь? Потворствуешь раскачиванию наших устоев? Я думала, что ниже пасть некуда, но ошибалась.
— А ты кем себя возомнила? Владычицей, коей всё мало? — ответила ей Евдокия, давая возможность Кошкиной и Феофилу обдумать ответ.
В толпе раздались смешки и пояснения для недогадливых, чем забавно обзывательство владычицей. Дуня не успела порадоваться, что обогатила людей на образное мышление. Благодаря её сказкам появились вежливые фразы, подразумевающие ругательство.
Лицо боярыни исказилось, но Дуня не дала ей рта раскрыть. Уж так накипело у неё!
— Или нет, ты — что та лиса, которая говорит сладкие речи, а сама всё под себя гребёт! — обвинила она вдову.
— Заткнись! — рявкнул Дмитрий, угрожающе подавшись вперед.
— Да, Митюня, ты прав! — тут же переключилась на него Евдокия, намеренно произнося его имя на домашний манер, чтобы все видели, что он не муж, а сыночек.
— Марфа Семёновна у нас намного страшнее, чем хитрая лиса. Боярыня Борецкая крови не боится и новгородский люд без зазрения совести продала литовцам вместе с землями, чтобы Великий князь литовский сыночка наместником поставил. Да, Марфа Семёновна? Надоело тебе делить власть с посадниками? Или обидно, что всего лишь вдова посадника?
Слова московской девчонки взорвали площадь негодованием, а это они ещё не знали, что задумка Марфы была направлена куда дальше, чем просто сделать сына наместником.
Дмитрий рванул к ней, его воины не отставали. Подле возвышения завязался бой.
Владычьи воины закрыли собою Феофила, а Дуню стянул вниз Гришка с Гаврилою и закрыли щитами. Народ не остался в стороне.
Казалось, что вся площадь превратилась в побоище, но боевые холопы других посадников с разных сторон подбирались к колоколу и пытались установить порядок.
— Я требую суда над ней! — провозгласила Борецкая, указывая на спрятанную Евдокию. — За клевету, за очернение моей семьи!
— Да какое очернение, если ты по горло в крови, а всё тебе мало! — не вытерпела Дуня и отпихнув Гришку, выскочила из-за щитов, вновь вскарабкалась на мостки. Ойкнула, почувствовав, что посадила занозу на ладони, но сейчас ей было не до этого.
— На костях и обмане зиждется твоё возвышение! — обвинила она Борецкую, потрясая кулаками. — Всеми жертвуешь ради благополучия сына!
— Евдокия, охолонь! — осадила Дуню Кошкина и выступив вперёд, стукнула посохом, потом ещё и ещё. Равномерное постукивание привлекло внимание. — Пришло время отвечать за свои дела, Марфа.
Люди успокаивались, оборачивались к возвышению, прислушались.
— Ты, что ли, спросишь с меня? — надменно спросила вдова. — Так все знают, что нет тебе веры, как и твоим лающим собачонкам.
Дуня открыла было рот, чтобы ответить, но её губ коснулся сухой тонкий палец Владыки:
— Помолчи, — велел он и хорошо поставленным голосом объявил: — Суд по требованию Евпраксии Кошкиной против Марфы Борецкой!