— Вот сейчас и получу, все, что причитается! — с тоской подумал Миша, готовясь к встрече с грозным родителем. Михаил еще не вышел из чулана, служившего им каютой, и Мише ничего не оставалось, как шагнуть на бревна причала, кланяясь отцу в пояс, как положено воспитанному сыну.
— Здравы будете, батюшка!
— Здрав, здрав, на здоровье не жалуюсь, — сквозь зубы ответил отец. Миша уже по тону понял, что пощады не будет. Надо готовиться к худшему.
— Объясни-ка мне, любезный сын, какого черта вы устроили? Куда поперлись? А ежели спаслись, почему сразу обратно не вернулись, а болтались три седмицы неизвестно где? Почему весть не подали, ежели ехать не на чем было? Ты хоть представляешь, что мы с матерью передумали, когда из Устюжена весть пришла, что вы с Михаилом в лес сбежали, и с тех пор о вас ни слуху, ни духу⁈ То ли звери разорвали, то ли замерзли насмерть, то ли шведы в полон взяли! Трудно было мужика хоть в Устюжен, к своим послать, что бы хоть Марфу успокоить? Что жив ее сын единственный?
Миша слушал отца, опустив голову, не пытаясь возражать. Бесполезно. Да и как рассказать все, что за эти три седмицы приключилось. Как описать то отчаяние, с которым он тянул мечущегося в бреду Михаила к лесной избушке, обливаясь кровью из вновь открывшейся раны, мучительное извлечение болта из плеча, и последующее не менее мучительное лечение. Болезнь Михаила, свои опасения, что предал их кто-то из Устюжина, навел шведов? И старая Аглая одобрила скрыть их от других мужиков, даже самых верных, пока без них стало не справиться! И про ясные глаза юной боярыни, ставшей его женой. Нет, про Анну родители узнают позже, когда все успокоится! Сейчас нельзя, не примут. И сперва надо матушке рассказать, она отца уговорить сможет, смягчит гнев. Поймет, что сын полюбил, и выхода у него не было, кроме срочной свадьбы, не по обычаям. Нельзя было Анну ему упустить, да и Михаила спасать надо было.
Тут, отец, цепко держащий его за плечо, ослабил хватку, кланяясь в пояс. Мише уже понял, что к чему. Тезка.
— По здорову ли будешь, государь? — спросил отец.
— Благодарствую, князь, по здорову. Вы уж друга моего сердечного не ругайте, мой приказ был. А он меня спас. На себе по лесу много верст, сам раненый, тащил, когда я в горячке лежал. Вытащил, до жилья. Люди добрые помогли, вылечили, спрятали. А как только поправился, помогли тайно выбраться. Гонца боялись послать, что бы ни о нас шведы не прознали, ни что бы хозяек наших не подвести. Вот, выбрались, живые и здоровые.
— Молодцы, что сказать, хотя за выходку вашу отругать вас надобно. Ну, тебе мать все выскажет, Мишу я сам вразумлю, по-отечески. Вон, боярин Шереметьев идет, он тебя и сопроводит к матушке, она тебя в Кимрах дожидается, извелась вся. Ожила только, когда весть пришла, что вы по Чагодище плывете. Завтра отчалите, сегодня баня и ужин праздничный, завтра помолимся, народу объявишься и с Богом, в путь.
— Миша, пошли, в баню, погреться, это после реки то, что надо!
— Погоди, государь, Михаил позже подойдет, да и не поедет он с тобой. Дело у него новое, важное. Вон, боярин Федор, военный старшина, поручить хочет!! Перед отплытием увидитесь, расскажет! Пошли, сын.
Глава 11
Отец привел младшего сына в деревянный терем, специально выстроенный для управителя устюженских промыслов, когда он приезжал в Шелохачь отправлять партию железа в Тихвин, Ладогу, или Новгород, куда заказано. Так что принадлежал терем князю.
Мишу недаром тревожили нехорошие предчувствия. Хотя, лучше пусть отец прибьет, чем поволокут в разбойный приказ, на дыбу, с подозрением, что специально Михаила в Тихвин направил, что бы погубить. Да, лучше отец! Поэтому он, не пытаясь оправдаться и что-то объяснить, покорно спустился вслед за отцом в подпол. Уже по этому, стало ясно, что пощады не будет. Князь Муромский сыновей держал железным кулаком, и не раз охаживал за проступки и батогом и плеткой даже старшего, Даниила, невзирая н то, что ему уже четвертый десяток пошел! Но свои разборки на люди не выставлял, от челяди скрывал, хотя холопы и так догадывались, почему после разговора с отцом то один, то другой княжич вдруг переставали ездить на охоту, а то и вовсе ели у себя в комнатах. Но князя не осуждали. Времена такие были, что основным средством воспитания молодежи считались розги, а то и плетка. «Розгу жалеть — ребенка сгубить» — такова была основная педагогическая доктрина. А у счастливого отца, Муромского, восемь сыновей. Почти дружина у дворянина средней руки! Таких в узде держать надо, что бы не разбаловались! И сыновья отеческому внушению не сопротивлялись. Самой страшной угрозой было позвать холопов для помощи в наказании. Нет, уж лучше наказание принять, чем честь княжескую уронить! Что бы потом челядь шепталась, как они барчука держали, помогая старому князю. Нет, лучше самому покорно батюшкино наказание принять, перед ним зад оголить не зазорно!