— Отец Лукиан Мо, — без улыбки пожал я протянутую руку, — я хотел бы задать вам несколько вопросов.
Он же улыбнулся вновь.
— Конечно, конечно. Я в этом не сомневаюсь.
Мы прошли в просторный, но скромно обставленный кабинет Лукиана. Еретики не признают роскоши, с которой давно сроднились служители церкви. Из излишеств он позволил себе лишь одну картину, на стене за его столом.
Картину, в которую я уже влюбился: слепой Иуда, плачущий над убитыми драконами.
Лукиан тяжело опустился в кресло, указал мне на второе, напротив стола. Сестру Юдит мы оставили за дверями кабинета.
— Я лучше постою, отец Лукиан, — ответил я, зная, что это дает мне определенные преимущества.
— Просто Лукиан, — поправил он меня. — Или Лука, если предпочитаете. Мы не приемлем титулы.
— Вы — отец Лукиан Мо, родившийся на Арионе, окончивший семинарию на Кэтадее, бывший священник Единственно истинной межзвездной католической церкви Земли и тысячи миров, — возразил я. — И обращаться к вам надлежит так, как того требует ваш сан, святой отец. От вас я жду того же. Это понятно?
— Да, конечно, — дружелюбно ответил он.
— В моей власти лишить вас права приобщения к святым тайнам и отлучить от церкви за распространяемую вами ересь. На некоторых планетах я даже мог приговорить бы вас к смерти.
— Но не на Арионе, — вставил Лукиан. — Нам свойственна веротерпимость. Кроме того, числом нас поболе, — он вновь улыбнулся. — Что же касается остального, нет возражений. Я уже давно никого ни к чему не приобщаю; я Первый Учитель и долг мой — мыслить, указывать путь, помогать остальным обрести веру. Отлучите меня от вашей церкви, если это доставит вам удовольствие, отец Дамиэн. Ведь наша цель — осчастливить всех.
— Вы изменили истинной вере, отец Лукиан, — я положил на его стол «Путь креста и дракона», — но, как я вижу, нашли другую, — тут я позволил себе улыбнуться ледяной, внушающей ужас, улыбкой. — С более нелепой выдумкой мне еще встречаться не доводилось. Но вы, наверное, скажете мне, что говорили с Богом, что он поведал вам это новое откровение, чтобы вы могли очистить честное имя святого Иуды, не так ли?
Теперь уже Лукиан улыбался во весь рот. С сияющими глазами он поднял книгу со стола.
— О нет. Я все выдумал сам.
— Что? — я не мог поверить своим ушам.
— Да, да, все выдумал. Разумеется, я пользовался многими источниками, в основном Библией, но, полагаю, большая часть «Креста и дракона» — мое творение. И вы должны согласиться, получилось неплохо. Естественно, при всей моей гордыне, я не мог поставить на титуле свое имя, лишь отметил, что она одобрена мною. Вы, наверное, заметили? На большее я не решился.
На мгновение я лишился дара речи, но достаточно быстро пришел в себя.
— Вы меня удивили, — не оставалось ничего другого, как признаться в этом. — Я-то ожидал встретить безумца с больным воображением, убежденным в том, что он говорил с Богом. Мне уже приходилось иметь дело с такими фанатиками. Но я вижу перед собой улыбающегося циника, высосавшего из пальца целую религию ради собственной выгоды. Знаете, фанатики и те лучше вас. Вы недостойны даже презрения, отец Лукиан. Гореть вам в аду целую вечность.
— Я в этом сомневаюсь, — Лукиан по-прежнему улыбался, — да и ваша оценка неверна. Во-первых, я не циник, во-вторых, не имею никакой выгоды от моего дорогого святого Иуды. Честное слово. Будучи священником вашей церкви, я жил в куда большем комфорте. Я сделал все это, потому что таково мое призвание.
Я сел.
— Вы меня совершенно запутали. Объяснитесь.
— А вот теперь я собираюсь сказать вам правду, — тон его показался мне странным. Он словно произносил заклинание. Я — Лжец.
— Вы хотите запутать меня детскими парадоксами, — насупился я.
— Отнюдь, — опять улыбка. — Лжец. С большой буквы. Это организация, отец Дамиэн. Религия, если хотите. Великая, могучая вера. А я — мельчайшая ее часть.
— Такая церковь мне незнакома.
— Естественно, это тайная организация. Другого и быть не может. Вы понимаете, не так ли? Люди любят, когда им лгут.
— Я — тоже, — выдавил из себя я.
На лице Лукиана отразилась обида.
— Я же сказал, что это правда. Когда такое говорит Лжец, вы можете ему поверить. Как еще мы можем доверять друг другу?
— И вас много? — я уже начал догадываться, что Лукиан такой же безумец, как и любой еретик: он столь же фанатичен в своих убеждениях. Но у него был более сложный случай. Ересь внутри ереси. Долг инквизитора требовал докопаться до самой сути.
— Много, — кивнул Лукиан. — Столь много, что вы бы удивились, отец Дамиэн, узнав точное число. Но кое о чем я не решаюсь сказать вам.
— Так скажите то, на что решаетесь, — бросил я.
— С радостью, — воскликнул Лукиан Иудассон. — Мы, Лжецы, как и любая религия, принимаем несколько постулатов на веру. Вера, как вы понимаете, необходима. Есть положения, которые невозможно доказать. Мы верим, что жизнь стоит того, чтобы прожить ее. Это один из наших догматов. Цель жизни
— жить, сопротивляться смерти, возможно, даже бросить вызов энтропии.
— Продолжайте, — слова Лукиана, против воли, разожгли мой интерес.
— Мы также верим, что счастье есть благо, поискам которого надобно посвятить себя.
— Церковь не противится счастью, — заметил я.
— Неужели? — удивился Лукиан. — Ну да не будем спорить. Какую бы позицию ни занимала церковь в вопросе о счастье, она проповедует веру в загробную жизнь, в высшее существо и требует выполнения жестких моральных норм.
— Истинно так.
— Лжецы не верят ни в жизнь после смерти, ни в Бога. Мы принимаем вселенную, как она есть, отец Дамиэн, со всеми ее жесткими истинами. Мы, кто верит в жизнь и ценит ее более всего на свете, должны умереть. А потом не будет ничего, кроме пустоты. В жизни нашей нет цели, поэтики, смысла. Не найдем мы этого и в нашей смерти. Когда мы уйдем, нас будут вспоминать лишь непродолжительное время, а потом забудут, словно мы не жили. Наши планеты и наша вселенная лишь ненадолго переживут нас. Все поглотит ненасытная энтропия, и наши жалкие усилия не уберегут нас от такого конца. Вселенная исчезнет. Она обречена. Вечность — понятие недостижимое.
От слов Лукиана по телу пробегала дрожь. Моя рука машинально гладила крест.
— Мрачная философия, и насквозь фальшивая, — прокомментировал я его монолог. — Такие мысли посещали и меня. Наверное, все мы должны пройти через это. Но на самом деле все не так. Моя вера защитила меня от подобного нигилизма. Вера — надежный щит против отчаяния.
— О, я это знаю, мой друг, мой рыцарь-инквизитор, — покивал Лукиан. — Рад видеть, что вы меня поняли. Вы почти стали одним из нас.
Я нахмурился.
— Вы ухватили самую суть, — продолжал Лукиан. — Истины великие, как, впрочем, и те, что поменьше, непереносимы для большинства людей. Мы находим защиту от них в вере. Моей, вашей, любой другой. Все остальное, пока мы верим искренне и непоколебимо в выбранную нами ложь, — чепуха, — он прошелся пальцами по окладистой белокурой бороде. — Наши психологи считают, что счастливыми ощущают себя лишь те, кто верит. В Иисуса Христа или Будду, переселение душ или бессмертие, в силу любви или платформу политической партии. Все едино. Они верят. И счастливы. Отчаиваются, даже кончают с собой другие, ищущие истину. Истин много, а вот вероучений недостает, да и скроены они неважно, на скорую руку — противоречия да ошибки. А ошибки порождают сомнения: наша вера теряет опору и вместе с ней от нас уходит счастье.
Я сразу понял, к чему клонит Лукиан Иудассон.
— Ваши Лжецы выдумывают вероучения.
Лукиан улыбнулся.
— И самые разные. Не только религиозные. Подумайте об этом. Мы знаем, сколь сурова правда. Прекрасное куда предпочтительнее. Мы изобретаем прекрасное. Вероисповедание, политические движения, высокие идеалы, любовь, дружбу — все это ложь, обман. Мы придумываем и их, и многое, многое другое. Мы совершенствуем историю, мифы, религию, делая все это более прекрасным, более доступным для восприятия. Разумеется, что ложь наша зачастую несовершенна. Слишком могучи истины. Но, возможно, придет день, когда мы предложим столь великую ложь, что в нее поверит все человечество. А пока приходится обходиться тысячами маленьких обманов.