Молчание... Только не для нас. Мы, русские, обожаем поговорить о судьбах России и поболтать о законах мироздания.
Отдельная статья – переводы русских названий романов на японский. Восторг, и только восторг вызывает перевод тургеневского «Рудина» – «Плывущая трава». Не меньше повезло повести «Тарас Бульба» – она переводилась несколько раз. Вначале как «Просторы России», затем как «Банью» («Безрассудная храбрость»). Казалось бы, чего проще перевести на японский фамилию и имя главного героя, подобрав соответствующий аналог. К примеру, имя Тарас можно дать в транскрипции, а фамилии найти местный эквивалент-батат. Но переводчики отказались от Тараса Батата и японизировали героя. Тарас Бульба стал Тадацугу Фуруба, что означает «верный продолжатель традиций старины». Остап превратился в Окитада («поднявший высоко дело Тадацугу»), а Андрий – в Ясутоси, то есть «извлекающего душевную выгоду для себя».
Японской редактуре подвергся финал повести Гоголя. Следует отметить, что перевод был выполнен накануне Русско-японской войны и поэтому завершающие слова («Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая пересилила бы русскую силу!») казались нецензурными для милитаристского японского духа, уверенного, что такие силы отыщутся, и не где-нибудь, а в Японии. Поэтому финал в переводе выглядит следующим образом: «Дует предрассветный ветерок, тихо колышутся тростники, а птицы галдят без умолку, будто о судьбе старого предводителя. О, куда же направился дух Тадацугу Фуруба – старого казака-атамана?»
В результате Тарас уподобился знаменитому генералу Ноги, олицетворяющему принципы самурайского кодекса чести.
А теперь, дорогой читатель, задачка. Предупреждаем сразу: не для слабых и впечатлительных умов. Итак, отгадай, какое произведение русской словесности было переведено на японский под следующим названием: «Плачущие цветы и скорбящие ивы. Кровавый прах последних битв в Северной Европе». Ответ отыщется в финале лирического отступления.
Любима японцами гоголевская «Шинель». Пик ее популярности выпадает на 1860-е годы, на эпоху правления сегуната Токугава, когда японцы, смиряясь с ужасами жизни, читали про Башмачкина и признавали высокую правду гоголевского образа, воспринимая его в духе восточного страдательного долженствования: человек приходит в этот мир, чтобы пессимизировать по поводу своего горестного удела. Японское имя Акакия Акакиевича, Акаки Акакити (здесь сыграло шутку созвучие слов), означает «Красное дерево Красное счастье».
Отлична направленность русской и японской критики. Япония не имеет своего античного Аристотеля. Само понятие критики («хихе») появляется лишь в начале XX века, и оно отлично от европейского термина. «Хихе» состоит из двух компонентов: «хи»– ударять, колотить (о, как это понятно в России) и «хе» – оценка. Если цель европейской критики – творческое стимулирование авторов в жестких формах рецензий, то задача японской «хихе» долгое время оставалось комплиментарным комментированием стихотворных текстов. И только в XX веке Япония прониклась русской идеей зубодробительной критики, так что сегодня опасно приглашать японцев рецензировать отечественные романы.
Не следует обольщаться и думать, что японцы более понимают русскую литературу, чем русский человек японскую. Что же непонятно японцам в русской литературе? Отвечая на этот вопрос, следует взять эпиграф из Одзаки Кое: «Русская литература – это бифштекс, сочащийся кровью, а японцы любят суши». Японец никогда не поймет интеллектуальной недужности героя русской литературы, не ясно ему, почему, к примеру, Раскольников убил старуху процентщицу. Это удивление квалифицированно выразил театральный критик Еда Гаккай: «Убить старуху процентщицу... Это, конечно, выдумка, в жизни так не бывает... Писатель задался целью блеснуть мастерством изображения душевных переживаний убийцы, но не раскрывает причин, побудивших совершить преступление...» Искреннее моральное возмущение критика вызвала сцена исповеди Мармеладова, рассказ героя о том, что его дочь стала проституткой: «Мармеладов все же чиновник, хотя и мелкий. Как же он может опуститься до того, чтобы в пьяном виде публично говорить о том, что его дочь Соня получила желтый билет в полиции?! И при этом он ничуть не стыдится. Это несовместимо с человеческой моралью».