Когда Шакьямуни проснулся утром после второй ночи, перелетные лебеди пролетели в облачном небе. И очнувшись от своего райского видения, он стал еще более печальным, чем когда вышел из адских сновидений. Ибо он подумал о будущих судьбах всех этих душ, об их бесконечных блужданиях.
В третью ночь он с неимоверным усилием поднялся в мир богов. Добравшись, наконец, туда, нашел ли он там желанный покой? Это было непередаваемое сновидение, возвышенная панорама невыразимого величия. Сначала он увидел лучезарные Архетипы, блиставшие на пороге мира Девов, сверкающие круги, треугольники, звезды, различные формы материального мира. Затем перед ним предстали космические силы, боги, которые почти не имеют постоянной формы, но которые работают, преобразуясь, в венах этого мира. Он видел огненные колеса, круговороты света и тьмы, звезды, которые превращались в крылатых львов, в гигантских орлов, в головы, вспыхивающие излучением океана пламени. От этих фигур, которые появлялись, исчезали, трансформировались или умножались со скоростью света, исходили во всех смыслах световые течения, изливавшиеся в универсум. Эти жизненные потоки уходили, закипая ключом на планетах, ударяясь об их поверхность и придавая форму всем существам. Как только он смешался с этой кипучей жизнью через некую разновидность вездесущности, то оказавшись в упоительном умопомрачении, вдруг услышал крик человеческой боли, поднимающийся к нему из бездны, как нарастающий прилив криков отчаяния. Тогда он открыл себе нечто такое, что показалось ему ужасным. Этот нижний мир, мир борьбы и страдания, именно боги его создали! Более того, они осознали самих себя, они выросли вместе со своим миром; и вот теперь, наблюдая за ним, но неотделимые от своей сущности, они жили своим чудовищным откатом! Да, бессмертные боги были облачены в одежду из огня и света, исходивших из их сердца; но для людей этот огонь стал страстью, а свет — тревогой, томлением. Они питались дуновением человеческой любви, которую они возбуждали, они дышали ароматом поклонений и дымом мучений. Они пили все эти душевные приливы, наполненные желанием и страданием, подобно тому как штормовой ветер пьет пену Океана... Следовательно, они были виновны, они тоже! И по мере того, как наблюдаемое панорама захватывала все более обширные временные и пространственные перспективы, по мере того, как его дух перелетал от одного века к другому, он видел этих богов, вовлеченных в финальную катастрофу их миров, поглощаемых космическим сном, принуждаемых умереть и вновь родиться (они тоже, из вечности в вечность), производя на свет всегда несчастные миры!
Тогда целый универсум предстал перед Шакьямуни в образе ужасающего колеса, к которому привязаны все существа, вместе с людьми и богами. Нет никакого средства избежать этого неумолимого закона, заставляющего вращаться колесо. Невозмутимо, от жизни к жизни, от инкарнации к инкарнации, все существа, всегда безуспешно вновь и вновь вовлекаются в одно и то же действие и безжалостно превращаются в прах, проходя через страдания и смерть. Позади, как и впереди, простирается неизмеримое прошлое, неизмеримое будущее страдания из-за бесконечной последовательности существований. Неисчислимые периоды этого мира растянуты на миллиарды лет. Земли, небеса, ад, места пыток рождаются и исчезают, как будто они возникли для того, чтобы затем быть унесенными в вечность. Как избежать этого круговорота? Как положить конец жизненным страданиям?
От этого видения аскет пробудился в ужасном помутнении разума. Северный ветер всю ночь дул над деревом. познания с его пятью тысячами шумящих листьев. День едва занимался и лил холодный дождь. Газель вернулась и лежала у ног отшельника, облизывал свои окоченевшие ноги. Он потрогал ее; она вся была холодной. Тогда он взял ее на руки, чтобы согреть ее у своего сердца, и Шакьямуни, прижимавший к своей груди бедную газель, на какое-то время утешился, позабыв о страданиях мира.
Гаутама не имел привычки молиться. Он ничего не ожидал от богов, надеялся лишь на себя и свою медитацию. Он на них не сетовал, он их не обвинял. Он лишь окружил их своей огромной жалостью. Не были ли они сами вовлечены в роковую иллюзию становления своим универсальным желанием, необузданной жаждой быть и жить? Как боги, которые не могут сами себя спасти, могли бы спасти людей? — Однако, перед четвертой ночью Шакьямуни, угнетенный тревогой, попросил Неназываемого, Непроявляемого, Того, чье ясновидение невозможно даже заметить, открыть ему тайну вечного покоя и блаженства.
Засыпая, он вновь увидел ужасное колесо существований в виде темного круга, облепленного человеческим муравейником. Неутомимое колесо медленно проворачивалось. Здесь и там несколько доблестных сражающихся, несколько возвысившихся аскетов внезапно появлялись над темным кругом в виде светящегося гало. Это были мудрые аскеты. Бодхисатвы, которые ему предшествовали. Но ни один из них не достиг окончательного покоя и подлинного спасения. Ибо все они падали в темный круг, все они были вновь захвачены роковым колесом. — Тогда Шакьямуни испытал наиболее сильное из своих потрясений — крушение всего его существа вместе с видимым миром. Но за этим высшим страданием следовало несказанное блаженство. Он чувствовал себя погруженным в глубокое море молчания и покоя. Здесь нет больше форм, света, треволнений жизни. Его существо восхитительным образом растворилось в спящей душе мира, на которую больше не воздействовало никакое дуновение, и его сознание исчезло в этой блаженной необъятности. — Он достиг Нирваны.