* * *
- Ход окончен! Свон вздрогнул, еще раз поглядел в Сферу и повернулся в сторону облачной громады. - Великие Боги! Ведьма имела право немного изменить мир немного! Но не разделять его на две половины! - А что в этом противозаконного? - отозвался Голос. - Разве от этого преимущество переходит на ее сторону? - Н-нет... - Ваши права все так же равны. Ход твой, игрок Ведьма.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
04
Человек, восходящий на помост, был священником. Не обязательно в традиционном понимании этого слова, но его одежда обличала в нем служителя религии. Он шел медленно, словно хотел оттянуть тот момент, когда он встанет там, наверху, и схлестнутся над головой взгляды сотен людей. Он, наверное, боялся. Во всяком случае, на лице священника отразилсь внутреннее смятение. Широкий капюшон лежал на спине, так было нужно - чтобы люди могли видеть глаза оратора. Иное считалось противозаконным. Ступень скрипнула под ногой... Железный медальон болтался у него на шее. Что это за символ? Издалека разобрать трудно. Нечто, похожее на Инкх, египетский крест. Только в Инкхе одна верхняя ветвь выполнена в виде петли, а у этого и две боковые тоже. Вторая ступень... Ветер метался в складках его балахона и от этого казалось, что туловище утратило природную плотность. Призрак поднимался по деревянным ступеням. Третья... Позади помоста стояло два каменных столба с изваяниями фениксов наверху. Глаза птиц - рубины. Наверное, сами глазные выемки покрыты чем-то вроде серебряной пыли, чтобы отражать лучи, проходящие сквозь камни. И когда солнце освещало фениксов, их глаза пылали красным. А при надлежащем освещении, часто искусственном, из глаз исходили два красных луча. Священник подошел к краю помоста, один миг смотрел вниз, на людей, а потом устремил взгляд куда-то вдаль. Речь его ничем не отличалась от остальных - уже сотни адептов стояли на этой платформе и произносили, как им казалось, революционные слова. Порой это сопровождалось таким пылким напором, что люди стояли, разинув рты. Мне кажется... те люди были хорошими псиотами. Я же всегда был против подобного насилия над разумом - слова вжигаются в сознание и вывести эти ожоги уже практически невозможно. Этот псиотическими способностями не обладал, а потому речь была скучной и вялой. Он был миссионером, то есть, его самого когда-то подвергли промывке мозгов. Такие люди ни на что не способны... Мне их жаль. Но все же что-то... что-то, если вглядеться и вслушаться, в нем было. То ли внутренний запал, то ли актерский талант... Священник говорил о неотвратимости наказания, о том, что дети ложных пророков уже сейчас пируют на костях мертвых, что все будут гореть в вечном пламени... - Посмотрите вокруг! - кричал он. - Вот они, те, кто пожрет ваши же души! Да, вы считаете их своими друзьями, своими женами и, может быть, даже детьми. У детей зла нет родителей среди людей, их род - ложь! Вглядитесь в лица! Посмотрите в глаза! Разве не видите вы холода, колышущегося там? Я заметил, как - может быть, помимо воли - люди стали коситься друг на друга. - Эй, старик, - крикнул кто-то в ответ, - за ложное обвинение тебе вырвут язык. И тогда ты уже не сможешь поносить честный народ. - Это не обвинения, это правда. Мне некого обвинять. Я лишь знаю, что это правда... Вот, ты, - он ткнул пальцем куда-то в толпу, разве не помышляешь ты, как половчее добыть кошелек этого господина из его кармана? Разве не протянул ты уже руку и не нащупал тугую кожу, под которой деньги? Послышался крик, над головами взлетела кисть, в которой действительно был кошелек. Этот человек будто бы поднял руку по своей воле, но я видел его лицо - его исказила боль. В следующую секунду вора повалили на мостовую и принялись бить ногами, сильно и жестоко, до крови, до смерти... - Вот ты, - продолжал священник, указывая еще на кого-то, разве не ждешь вечера, чтобы тайком прокрасться в дом господина Лебурье? Разве не возжелал ты его жену? Госпожа Лебурье, я знал ее как знатную даму и жену представительного купца, залилась краской, глаза ее расширились, грозя выскочить из орбит. Женщины... Природа не наделила вас способностью скрывать и теперь пострадает человек. Сам Лебурье взревел от гнева и бросился на отмеченного перстом священника. - А разве ты, ты не убавлял нолей из счетов, разве не опустошал казны ради своего блага? Люди застыли в изумлении - священник указывал на мэра Норвейля. Тяжелый вздох поднялся над площадью... и стражники, сорвавшись с мест, рванулись на помост. Священника столкнули вниз. Несколько ударов мечом - и все... Люди вскоре забыли о мэре и о избитых до полусмерти горожанах. Они утонули в собственных проблемах, как о священнике неизвестной веры вспоминали как "еще об одном". Его тело завернули в холстину, вывезли за ворота и бросили в реку. Даже не удосужившись похоронить.
* * *
У этих холмов сотня имен. И Костяными называли их, и Черными угодьями - в общем, сколько раз люди ни проходили по узкой тропинке, вьющейся меж каменистыми холмами, сколько раз ни смотрели на груды расколотых черепов, которые даже земля не хотела принимать, столько и различных имен давали. За те сутки, что тело священника пробыло в ледяной воде, оно будто съежилось, сморщилось. Я нес его, завернутое в промокший насквозь саван, от самой реки, чтобы похоронить здесь, вместе с предками кочевников, в незапамятные века осаждавших город. То есть, не город, а то, из чего впоследствии вырос теперешний город Ойнен. Вот они, Черные угодья, посыпанные пеплом сотен веков и тысяч костров. В городе существует обычай: каждый год, в ночь с апреля на май, жечь на этих холмах костры. Огни вспыхивают вместе с закатом, большинство вскоре гаснет, а к утру остается только два-три костра. Страх гонит людей в дома. В минуту самых ярких огней выходит старик, северянин Вининкяйнен, и читает отрывки их своих книг на языке своего народа. И реке Ойнен дал имя тоже он. Тогда северянин особенно долго читал заклятия, всю ночь простояв на берегу в свете луны. Я взошел на вершину одного из холмов и положил тело на обугленную землю. Теперь нужно разгрести пепел и кости - их тут действительно много. Странно, почему их не заносит землей? Вот уж поди несколько сотен лет лежат они, обжигаемые Солнцем и омываемые дождем. Вырыв неглубокую яму, я положил туда тело, бросил последний взгляд на грязную холстину и завалил яму камнями, соорудив нечто вроде памятника. Не мог я спокойно смотреть, как... человек имеет право на спокойную смерть.
* * *
- Ну ты не можешь без смертей! Ведьма улыбнулась и опустила глаза так, будто ей сделали комплимент. - Конечно. А что такого? Ведь они всего лишь фигурки восковые, пластмассовые фигурки, как фишки. Такими же фигурками наверняка! - играют люди в твоем... нет, теперь уже нашем мире. Ведь у них есть настольные игры или ты этого не придумал? - Люди могут играть... Ладно, мой ход.